— Это кому еще? Неужели вотъ этой толстой старухѣ? кивнула она на актрису, исполнявшую роль Матрены Марковны?

— Не знаю ужъ право, отвѣчала Мукосѣева. — А впрочемъ, можетъ быть, и вашей дочери.

— Любѣ? Кто ей поднесетъ букетъ! Какая она актриса! Ее въ первый разъ и на сценѣ-то видятъ.

— Да вѣдь здѣсь подносятъ знакомые.

— А у Любы и знакомыхъ-то нѣтъ. Мы да Корневъ. Мы не станемъ подносить, потому что не только поощрять не хотимъ ее, но даже подумываемъ вовсе запретить ей играть въ спектакляхъ.

— Отчего? Это очень милое удовольствіе. Я-же вѣдь играю.

— Вы и она! Вы дама и играете всегда вмѣстѣ съ мужемъ, а она дѣвица. На дѣвушку, знаете, всегда какъ-то странно смотрятъ, когда она появляется на сценѣ. И наконецъ, какое это общество! Вашъ кружокъ и здѣшній! Развѣ есть какое-нибудь сравненіе? Только что Корневъ развѣ, а то всѣ актеры кто съ бора, кто съ сосенокъ: какіе-то банковскіе чиновники, какой-то адвокатикъ, шляющійся по мировымъ судьямъ. Вотъ ваше общество — это дѣло другое.

— Хотите, такъ мы съ удовольствіемъ примемъ вашу дочь играть въ наше общество, предложила Мукосѣева.

— Очень вамъ благодарна за нее, но, знаете, ей послѣ этого спектакля надо подольше посидѣть дома. И такъ ужъ она двѣ недѣли подъ рядъ каждый вечеръ то на репетиціи, то на чтеніи пьесъ, — отвѣчала Дарья Терентьевна. — Ужъ развѣ мѣсяца черезъ два-три, тамъ какъ-нибудь на святкахъ…

— Смотрите, смотрите… Букетъ-то вѣдь въ самомъ дѣлѣ для вашей дочери… — перебила ее Мукосѣева. — Ежели-бы подносить его этой комической старухѣ, то нужно было-бы подносить сейчасъ, потому сейчасъ было у ней лучшее мѣсто въ роли, ее вызывали четыре раза, а букета все-таки не поднесли.

— Поднесутъ. Вотъ еще будутъ вызывать и поднесутъ.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Погодите, я сейчасъ скажу мужу, чтобы онъ спросилъ въ оркестрѣ, кому приготовлеить этотъ букетъ.

Мукосѣева шепнула что-то сидѣвшему съ ней рядомъ въ первомъ ряду мужу; тотъ приподнялся со стула и наклонился въ оркестръ, заговоривъ съ музыкантомъ. Черезъ минуту онъ опять сѣлъ: на свое мѣсто и, потянувшись къ Дарьѣ Терентьевнѣ черезъ свою жену, сказалъ:

— Букетъ для вашей дочери. Сейчасъ ей будутъ подносить.

— Батюшки! Да кто-же это такой ей подноситъ? вся вспыхнула Дарья Терентьевна.

— Должно быть ужъ есть человѣкъ, улыбнулась Мукосѣева.

— Увѣряю васъ, только не мы.

— Да я и не думаю, что вы, но интересующійся ею человѣчекъ все-таки, стало быть, есть.

— Андрей Иванычъ, ты знаешь, букетъ-то вѣдь будутъ Любѣ подносить, шепнула Дарья Терентьевна мужу.

— Да что ты!

Но въ это время во всѣхъ рядахъ заапплодировали Любѣ и букетъ потянулся на сцену, подаваемый капельмейстеромъ. Капельмейстеръ далъ Любѣ уйти и когда она вновь вышла на сцену, вызываемая усиленными апплодисментами, протянулъ ей букетъ. Люба смѣшалась и не брала букетъ. Къ рампѣ подскочилъ Конинъ и, принявъ отъ капельмейстера букетъ, передалъ его Любѣ.