— Теперь ему не до этого. Пойдете съ Катей гулять и сами ей купите, что надо. Я дамъ деньги.

Когда гувернантка съ дѣвочкой вышли изъ-за стола, Дарья Терентьевна пристально посмотрѣла мужу въ глаза, подмигнула ему, сдѣлала тяжелый вздохъ и произнесла:

— Вотъ дѣла-то!

Андрей Иванычъ молчалъ.

— Надо что-нибудь дѣлать, однако… опять проговорила Дарья Терентьевна.

И на это отвѣта не послѣдовало.

— Что-жъ ты молчишь, Андрей Иванычъ! возвысила она голосъ.

— Молчу, потому что вчера еще рѣшилъ, что дѣлать.

— Потакать дѣвчонкѣ? Нѣтъ, нѣтъ, на это ужъ я ни за что не согласна.

— И ты должна быть согласна. Надоѣло ужъ мнѣ все это!

— Пошлешь за мальчишкой и поклонишься ему? Ахъ, отецъ, отецъ! Взглянись въ зеркало, вѣдь ты ужъ старикъ, а хочешь унижаться передъ дѣвчонкой съ мальчишкой. Неизвѣстно кого принять въ свою семью я несогласна.

— Сказалъ, что будешь согласна — и будешь!

Голосъ Андрея Иваныча былъ строгъ.

— Нѣтъ на это моего благословенія, не дамъ я своего благословенія! все еще не унималась Дарья Терентьевна.

— А я тебѣ говорю, что дашь.

Андрей Иванычъ двинулъ стуломъ и вышелъ изъ-за стола, а черезъ полчаса уѣхалъ къ себѣ въ контору.

А Люба хоть и проснулась къ полудню, но съ постели такъ и не вставала. Горничная принесла ей въ комнату завтракъ и кофе. Кофе Люба выпила въ постели, а до завтрака не дотронулась. Дарья Терентьевна раза четыре приходила къ ней, чтобы осыпать ее бранью и упреками, но въ отвѣтъ ей Люба не проронила ни слова.

Такъ время прошло до обѣда. Къ обѣду явился домой отецъ и прямо прошелъ въ комнату дочери.

— Все еще валяешься? сказалъ онъ. — Вставай! Вечеромъ Плосковъ пріѣдетъ. Я послалъ ему записку.

Дарья Терентьевна присутствовала тутъ-же.

— Ты что это? Ты потакать? Все еще не одумался? Нѣтъ, нѣтъ, я не согласна! Ни за что не согласна! завопила она.

У Любы мелькнулъ лучъ надежды. Она измѣнилась въ лицѣ, но все-таки еще не вѣря своему счастію, отвѣчала:

— Ежели вызовете его, чтобы читать ему нотаціи, то я ни за что не встану и не выду къ нему…

— Вставай, вставай и выходи обѣдать. Никакой ему нотаціи не будетъ, а только попрошу его, чтобы онъ поскорѣе убралъ тебя отъ насъ.

— То есть какъ это? недоумѣвала Люба.

— Пустъ скорѣй беретъ тебя въ чемъ ты есть и вѣнчается съ тобой.

— Папенька! Голубчикъ! радостно воскликнула Люба.

Она хотѣла вскочить съ постели, но вспомнила, что раздѣта, и опять потянула на себя одѣяло.

— Не радуйся, не радуйся, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Вѣдь приданаго за тобой я никакого не дамъ. Пусть содержитъ тебя чѣмъ хочетъ.

— Да и не надо намъ никакого приданаго, заговорила Люба.

— Это ты говоришь, а вотъ погоди, что онъ вечеромъ скажетъ!

— И онъ ничего не скажетъ.

— Ну, посмотримъ. Еще разъ повторяю, что, кромѣ подвѣнечнаго платья, ничего я тебѣ не сдѣлаю. Вѣнчайся съ тѣмъ, что у тебя есть.

Дарья Терентьевна кусала губы и сжимала кулаки, но и она заговорила:

— Да нѣтъ, нѣтъ! Я и такъ не согласна! Ни за что не согласна. Взять безроднаго къ себѣ въ родню, видѣть бѣдность дочери.

— Насчетъ безродности оставь. Безродность его такая-же, какъ и у насъ съ тобой. Отецъ его купецъ, когда-то торговалъ, но раззорился, а теперь маклеромъ. Насчетъ бѣдности — бѣдности тоже не будетъ, а будетъ только недостатокъ. Ну, будутъ жить въ обрѣзъ.

— И на бѣдность, папенька, я согласна! воскликнула Люба.

— А ежели согласна, то вставай и выходи къ обѣду.