– Ты говоришь так, чтобы отвлечь меня. Слышишь, как они поднимаются по лестнице?

– Да.

– Тогда, может быть, уже слишком поздно?

– Нет. Дверь заперта. Им придется взломать ее, чтобы добраться до нас.

В наступившей тишине они слышали биение собственных сердец.

– Я молюсь, – прошептала Жюли.

– Я тоже. Мы ведь с тобой молимся одному Богу, верно? Интересно, что Он думает о наших религиозных разногласиях? Может быть, Он смеется над нашей глупостью и говорит: «Вы оба почитаете Меня, считаете вашим истинным Богом, но из-за различий в способах почитания вы жестоки друг к другу, хотя Я повелел вам любить». Возможно, Господь считает, что, споря из-за того, какими мы должны предстать перед Ним, мы нарушаем Его величайшую заповедь.

– Ты кощунствуешь, да еще в такой момент! Не делай этого, Бласко!

– Это долго не протянется, Жюли. Слышишь? Шаги совсем близко. Сейчас…

Жюли встала на колени, молитвенно сложив руки и закрыв глаза.

Бласко поднял шпагу.

– Матерь Божья, помоги мне, – пробормотал он.

Но ему ответил голос его матери:

– Бласко, я вынуждена тебя разбудить. Новости от доньи Марины! Сабина родила мальчика! Донья Марина отправила посыльного, но он задержался.

Бласко опустился на колени рядом с Жюли, прижал ее к себе и рассмеялся.

Он слышал, как его мать пытается открыть дверь.

– В чем дело? – отозвался он. – Мы еще толком не проснулись. Вы говорите, Сабина родила мальчика? Накормите посыльного и уложите его где-нибудь. Завтра утром мы выпьем за здоровье новорожденного.

– Завтра тебе придется поехать к донье Марине.

Бласко изобразил зевок.

– Хорошо, – сказал он.

Они лежали рядом.

– Так было в ту ночь, – прошептала Жюли. – Помнишь?

– Да. Под нашим окном проходила процессия к кладбищу Невинно Убиенных. Казалось, мимо пролетает ангел смерти. Жюли, мы прошли через это. Неужели нам не удастся жить в согласии, когда в объятия друг к другу нас толкает не страх.

– Может, и удастся, Бласко.

Он поцеловал ее, зная, что просит о невозможном. Страх этой ночи не решил главного для них.

Но в эту ночь они вновь были любовниками, как в парижской гостинице.

Гармония между ними исчезла на следующий день. Жюли была подавлена. Ночью она проявила малодушие, хотя, как выяснилось, опасаться было нечего, и теперь стыдилась своего страха.

Стыд заставлял ее ходить плотно стиснув губы. Бласко начал понимать, что острый язык Жюли, которым она жалила других, был средством не дать другим обнаружить ее слабость и уязвимость. Жалость и нежность, испытываемые им к жене, стали еще сильнее.

Но противоречия в доме нисколько не уменьшились. Жюли всеми силами старалась уберечь маленького Луиса от влияния бабушки.

Доминго вскоре должен был уезжать в Мадрид. Братья часто бывали вместе и разговаривали о своих делах.

– Хорошо, что ты здесь, Доминго, – сказал Бласко. – Мне кажется, будто мы снова молоды. Когда мы увидимся в следующий раз?

– Это знает только Бог, – ответил Доминго.

– Пожалуй, я проедусь с тобой в Мадрид. Это будет приятное путешествие. Что ты об этом думаешь?

– Буду очень рад твоему обществу.

– Для меня это станет передышкой. Этот дом с двумя женщинами, вечно ссорящимися из-за моего сына, временами становится невыносимым. Но мы уже достаточно говорили о моих неприятностях… Значит, решено: я еду с тобой в Мадрид, а может, буду сопровождать тебя до побережья.