— Верно, велик Киев, оттого и много на него охотников. А пошло все с крамолы Михаила Черниговского да Изяслава Теребовльского. Тайно стали они крамольничать на великого князя Киевского Владимира Рюриковича. В честной рати одолеть не смогли, побил он их. Тогда они поганых призвали — половцев. Киев копьем взяли, разорили, пограбили и великого князя с семьей полонили. Томится где-то Рюрикович в половетчине. А на стол Киевский Изяслав вокняжился. Вот отец и пошел наказать крамольников.

— А побьет он их?

— Побьет, — уверенно отвечал Александр. — Войско-то вполовину из новгородцев у него, а они на рати удачливы. Да и правда ныне за нами, а это войску силу утраивает. Изяславу дай бог ноги унести из Киева.

Едва уха сварилась, Братила первым делом налил глубокую глиняную чашку для княжича. Сам выловил добрые куски осетрины. Принес все прямо к копне, где отдыхал княжич.

— Александр Ярославич, отведай-ка ушицы своей.

— Уже готово? — поднялся Александр. — Ратмир, хлеба!

Княжич уселся, подобрав под себя ноги, по-татарски. Зачерпнул большой деревянной ложкой, обжигаясь, проглотил. Затем ложкой же оторвал кусочек рыбы, попробовал. Глазами нашел Братилу, суетившегося у котла, улыбаясь, погрозил ему пальцем: «Ну Братила, ну хитрец».

Братила развел руками и, уловив добродушие княжича, улыбнулся: мол, я не я.

После ужина Братила пригласил княжича в избенку свою, но тот отказался.

— Не зима, чай, воину под крышу лезть. На сене-то здоровее и много приятнее.

Он лег рядом с Ратмиром на копну, и укрылись они одним плащом.

Дружинники натащили сена, легли вкруг копны, оставив у костра двух сторожей. Один дружинник долго рассказывал сказку, но Александр не прислушивался к ней, продолжая думать об отце. Вот уж неделя, как ушел он на Киев, и никаких вестей от него. Обещал весть прислать сразу же после первой рати, но пока молчит. Может, течец в пути уж.

— Ярославич, — зашептал Ратмир вдруг.

— Ну чего тебе?

— А если князь в Киеве сядет, Новгородский стол твой будет?

— Ведомо, мой.

— А не боишься на стол садиться?

— Князю стола бояться не пристало. Ни он без стола, ни стол без него не могут быти. Ибо глаголя «князь», мы разумеем и стол его.

— А я тебя еще с мальства князем зову.

— Ты — из баловства. Вот когда народ да владыка возгласят, тогда другое дело.

— Скорее бы уж, — вздохнул Ратмир.

— Тебе-то что за радость?

— Как же? Чай, ты для меня… — Ратмир осекся, забормотал что-то невнятное. — Я для тебя… ты да я…

— Ладно. Спи. Сам зришь, близится час, да не след о нем всуе-то.

XXXIII

«ТЫ НАШ КНЯЗЬ!»

На Ярославовом дворище столпотворение. Грядет пир великий в честь посажения на княжеский стол юного Александра Ярославича. Не счесть бочек меду, сваренного и до поры запрятанного в погреба, сколько дичи набито да нажарено!

В суете, в беготне сбиваются с ног слуги, готовя горы буханов, калачей и приспешек. Ибо, как молвил князь, у великой чести велик стол должен быть, чтобы не был кто обижен или обойден ненароком.

Биричи в изукрашенных кафтанах готовятся сзывать народ на пир сразу после крестоцелования. Но новгородцы и сами после заутрени стекаются ближе к Ярославому дворищу и в предвкушении дарового угощения дома не завтракают. Свое-то и в будний день сгодится, а сегодня праздник. Для новгородцев радость не только в предвкушении еды и питья, а и смены князя. Чего уж греха таить, устали они от крутого нрава неуговористого князя Ярослава Всеволодича.