— Ты что ж натворил? — сказал сотский в растерянности. — Ты ж кормильца убил, окаянный!

— Хватайте этого! — закричал Ивашкин отец, заметив краем глаза, как и стоящий с ним рядом татарин потянулся к эфесу сабли. — Яким, Олфим, хватайте!

Братья навалились на численника, опрокинули навзничь, душить начали. Второй, что убил Ивашку, размахивая саблей, кинулся на выручку товарищу.

И сотский, смекнув, чем это кончится, выхватил меч и встретил им струистую саблю.

— Ку-уда, нехристь!

Нет, сотский не хотел убивать его, он думал лишь заслонить безоружных Якуновых.

Но в это время в ворота ворвались оружные люди, сбежавшиеся на призыв женщины. И татарин, поняв, что это конец, с визгом двинулся им навстречу. Навстречу своей смерти.

Вечером на Городище стало известно — в городе перебито более десяти численников. Избиение началось в Давыжевой сотне и, как огонь, перекинулось на соседние улицы.

Главный численник Касачик разгневанный явился в сени к великому князю, только что воротившемуся из Владимира.

— Кто хозяин города?! — вскричал он. — Ты или чернь?

— Зачем кричишь, Касачик? Делу криком не поможешь. Я сам скорблю о случившемся.

Но Касачик — это не Бецик-Берке, он скор в решениях и неумолим.

— Я немедля отъезжаю к хану, этому городу лишь рать нужна, — заявил он твердо.

— Ну что ж, — вздохнул князь. — Твоя воля. Но давай завтра соберем вече, и ты всем скажешь об этом со степени. Сам.

— Ты хочешь и моей смерти, Александр?

— Нет. На вече тебя никто пальцем не тронет, Касачик. Я отвечаю за твою жизнь.

— В твоей стране никто ни за что не отвечает. Твоей стране нужна железная рука хана.

— Мы уже под этой рукой, Касачик. У меня же ханский ярлык на княженье. Что делать? Кому нравится отдавать? Все брать только любят, и твой народ тоже.

— Мой народ — победитель, — гордо заметил Касачик. — И поэтому берет по праву победителя.

— Верно. Я знаю. Поэтому плачу и Новгород заставлю. Потерпи.

— Но как терпеть? Моих людей убивают.

— Больше не будут убивать.

Великий князь ошибся. Уже на следующее утро у гридницы, где жили численники, было обнаружено два убитых татарина. Кто-то, опьяненный дневными «победами» над численниками, пробрался ночью на Городище и, подкараулив, зарезал еще двух татар.

Александр тут же вызвал к себе посадника с тысяцким Жирославом и, бледнея от гнева, сказал:

— Ставьте сторожей на Городище. Некого? Сами сторожите. Но если убьют хоть одного численника, сниму вам головы. Слышите? Своими головами будете мне отвечать за них.

XXXVII

ТЯЖКО ГОСПОДИНУ В ХОЛОПЫ ИДТИ

Господин Великий Новгород бурлил недовольно, не хотелось ему татарский хомут надевать. Но многие уже понимали — не уйти от этого. Вон уж и владыка Далмат с амвона зовет: «Смиримся, братия, ибо всякая власть богом дается». Архиепископу можно смиряться, его татары не облагают данью. Да и не только он — все клобуки освобождены от десятины.

И бояре — вятшие люди — тоже все согласились на число и дань. Одни мизинные, да и то недружно, противятся еще: «Вятшим что? Им есть чем платить. А нам чем? Вот то-то, что головами лишь».

Касачика на вече сопровождала дружина княжья, а когда он взошел на степень, дружинники кольцом окружили ее, зорко следя за новгородцами, дабы никто не посмел вреда знатному татарину сотворить. Им было разрешено убивать на месте всякого, кто злое содеять решится Касачику.