— Уломал? — догадался Александр.

— Уломал, Ярославич. Единым духом теперь орут: согласны на число.

— Ну что ж, идем к Касачику. Скажем ему. Попробуем заворотить его.

— Я привез ему кое-что, заворотит.

У Касачика было десять жен, и каждая имела свою кибитку, и, когда останавливались, кибитки сбивались в кучу, образуя своеобразную веску на колесах, в которую доступ был только хозяину.

Касачика вызвали от младшей жены, был он недоволен вызовом, и Александр уже пожалел о спешке.

— Ну, что случилось? — спросил Касачик, опускаясь на кошму, брошенную в тени берез.

— Можно поворачивать назад, Касачик, — сказал посадник. — Новгород согласился на число.

— А если кто опять «нет» крикнет? — придирался татарин.

— Кто кричал, уже не крикнет, Касачик. — Посадник сделал знак рукой воину, стоявшему у него за спиной.

Тот подал ему небольшой мешок, посадник развязал его и вытряхнул на кошму пять почерневших, сморщенных кусочков мяса.

— Что это? — спросил Касачик.

— Языки тех, кто кричал «нет».

— Хэх, — довольно хмыкнул татарин. — Давно бы так.

Вслед за языками на кошму упала калита, из которой выскользнуло несколько золотых монет.

От вида золота совсем повеселел главный численник. Взял подарок, встряхнул на руке, собрал рассыпавшиеся между языками монеты, ссыпал в калиту.

— Ну что ж, посадник, назад так назад.

Когда они шли от Касачика, Александр, хмурясь, заметил:

— Если эта твоя казнь чернь убедила — хорошо. Но теперь тебе беречься надо, Михаил Федорович, кабы мстить не стали.

— Ничего, я за твоими отроками как за крепостной стеной, Ярославич. И потом, с мизинными чем злее, тем вернее. С добра не понимают.

Уже когда подходили к великокняжескому шатру, Александр Ярославич сказал:

— Раз княжьи отроки тебя хорошо охраняют, то после числа оставлю княжича Дмитрия на Городище наместником, велю ему тебя держаться. Не подведи, Михаил Федорович.

— Будь уверен, Александр Ярославич, — отвечал посадник с готовностью. — Выращу не девицу — воина. Ныне ж на литву в поход возьму.

XXXVIII

ОРЕЛ БЕЗ ПРИСТАНИЩА

На грамоту Александра, в которой великий князь упрекнул Даниила за этот союз, князь галицкий ответил: «… лепше нечистому душу продать, чем под поганых идти».

— Да, — вздохнул Александр Ярославич, прочтя грамоту. — Не хочет под поганых — с ними пойдет Даниил Романович.

И когда подступил Бурундай к Галицко-Волынской Руси, ни один союзник не пришел ей на помощь. Более того, Бурундай прислал грамоту Даниилу: «Если ты мирник мой, то иди со мной на Литву».

И Даниил, отринув свой королевский венец и веру католическую, пошел на своего вчерашнего союзника и даже родственника.

Но даже этот совместный поход, к которому галицкий князь принужден был силой обстоятельств, даже он не спас его крепости от разрушений. Бурундай велел срыть их, сровнять с землей.

— К чему они тебе, — говорил он Даниилу, потягивая кумыс и угощая им князя. — Я с друзьями не воюю, а моих друзей никто не посмеет тронуть. Ныне Литву наказали, на то лето на Польшу пойдем, а там и до Ордена доберемся.

Даниил Романович понимал, что Бурундай «помогает» ему не из дружбы, но из главных интересов Орды — разбивать все противотатарские союзы. Но что делать? Улыбался «другу», пил с ним кумыс, думал с горечью: «Неужто Александр прав — с татарами мир любой ценой нужен? Неужто и впрямь не увидеть нам свободной отчину? Господи, за что ты наслал на нас поганых?»

— О чем думаешь, князь? — лукаво щурясь, спросил Бурундай.