всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь.

Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало сорок семь  тысяч

     человек.

                                   Пауза.

Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали,  что

     иностранные лекаря нарочно залечили господина  Пушкина,  а  тут  доктор

     выходил, какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбил.

Дубельт. Ага.

                             Битков скрывается.

     Ах, чернь, чернь...

          Хор за дверями вдруг послышался громче. Дубельт подходит

                      к дверям во внутренние комнаты.

     Пожалуйте, господа.

          Внутренние  двери открываются, и из них выходят, один за

          другим,  в  шинелях, с головными уборами в руках, десять

                           жандармских офицеров.

     К  выносу,  господа,  прошу.  Ротмистр  Ракеев,  потрудитесь руководить

     выносом.  А  вас,  полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы

     всякая    помощь   была   оказана   госпоже   Пушкиной   своевременно и

     незамедлительно.

          Офицеры,   вслед   за   Ракеевым,   начинают  выходить в

          столовую,   кроме   одного,   который   возвращается  во

                            внутренние комнаты.

     А  вы,  Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда

     ли? Страдалица нуждается в утешении...

Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)

          Дубельт  один.  Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к

                          дверям столовой. Темно.

          Ночь  на  Мойке.  Скупой  и тревожный свет фонарей. Окна

               квартиры Пушкина за занавесами налиты светом.

          Подворотня.  У  подворотни  -  тише,  а  кругом  гудит и

                              волнуется толпа.