Его опередил женский голос, раздавшийся из глубины квартиры.

    – Не заперто, заходите.

    Женщина говорила тихо, но тишина в почти полностью покинутом доме стояла могильная, и голос был отчётливо слышен. Он принадлежал не Рите.

    Скудин осторожно потянул дверь, шагнул через порог и двинулся знакомым путём на кухню. Он сразу увидел, что кухня больше не была тем местом, где происходили их с Ритой памятные посиделки. Картина, открывшаяся перед ним, вызывала мысли о ленинградской блокаде. А может, это были декорации к фильму из жизни после глобальной катастрофы?.. То ли ядерной, то ли экологической?.. На кухне было сравнительно тепло из-за горевшего там двухфитилькового керогаза. У стала сидела худенькая, коротко стриженная женщина с обесцвеченными волосами и не отрываясь смотрела, как закипает чайник. Отблески чадного пламени придавали её лицу, волосам и рукам оттенок благородной бронзы.

    – Добрый вечер, Наташа. – Скудин встал в дверях, соображая, как вести разговор. – Я Иван. Вы меня помните? Мы с Ритой в больницу к вам приходили…

    – Славный ты. – Женщина вдруг порывисто поднялась и, непонятно чему улыбаясь, положила Скудину руки на грудь. – Душегуб, правда… как все вы… кровь, кровь на тебе… Много крови вижу. – Она вернулась к столу и принялась суетливо вытирать ладони о полу жёлтого замызганного пуховика. – Теперь и мне отмываться придется… Долго, долго… А ты всё равно славный…

    – Наташа, где Рита? – Хозяйка дома, хоть её и выписали из психушки как здоровую, явно была не в себе, и он разговаривал с ней ласково и осторожно, точно с маленьким больным зверьком. – Вы ведь помните – у вас есть подруга. Её зовут Рита… Наташа, где она?

    А сам в который уже раз пожалел, что не занимался Наташиными истязателями лично. В подобных случаях Кудеяру становилось глубоко наплевать и на христианские добродетели, и на мнение каких-нибудь профанов, которые начали бы причитать, до чего он жесток, безжалостен, мстителен и аморален, а сердце у него покрыто длинной мохнатой шерстью. Плевать. Профаны любят порассуждать о ситуациях, в которые сами никогда не попадали – и, Бог даст, не попадут. А что сделает любая нормальная мать с выродком, поднявшим руку на её дитя? Будет кротко увещевать нелюдя – или схватит ближайшие вилы и… Вот именно…

    – Ритка-то? А на кладбище она. – Наташа, привстав, сняла с керогаза вяло забулькавший чайник, улыбнулась и, подперев щёку ладонью, уставилась на огонь. – Тут вокруг скоро тоже будет кладбище, скоро, уже совсем скоро. Понял ты, славный?

    – Понял. – «Господи… Маша… бабушка… Глебка… А теперь ещё и Рита в придачу…» Иван вытащил взятые у Гринберга деньги; достал свою визитную карточку. – Наташа, вот, возьмите пожалуйста… когда истратите, позвоните. Я ещё привезу. Чемодан ваш, между прочим, у меня сохраняется… в неприкосновенности…

    – Ой, новенькие совсем! Хрустящие! – Наташа поднесла денежную пачку к носу, понюхала… и вдруг, разорвав бандероль, резко подкинула в воздух, к самому потолку. – Ой, сколько их! И летают! – Посмотрела, как купюры устилают затоптанный пол, и рассмеялась: – Нужны были тебе деньги там, где ты сегодня был? А он растет, каждую минуту, каждую секунду, я его слышу… Хорошо слышу… Скоро везде будет как там… везде… А про чемодан ты мне даже не напоминай… Ну его… слышать про него не хочу…

    Выговорила она всё это тихим, будничным голосом, вполне рассудительно.