Ноги подкашивались, земля качалась и норовила завалиться набок, но нежданный попутчик подставил Сергею свое плечо, и они медленно двинулись вдоль берега реки.

Берег был скользкий и неровный, ноги разъезжались, и если бы не бомж, Сергей снова свалился бы в реку, и уже точно не встал.

— Куда мы идем? — проговорил он через несколько минут, почувствовав, что силы на исходе.

— Я же тебе сказал — домой! — отозвался бомж и покосился на Сергея как на неразумного ребенка.

— И далеко еще?

— Да уж, считай, пришли!

С этими словами попутчик придержал Сергея за рукав и вдруг пихнул куда-то вбок. Продравшись сквозь голые кусты, они оказались на небольшой вытоптанной площадке, с одной стороны которой виднелось строение — не то сарай, не то трансформаторная будка, но больше всего это походило на деревенский дощатый сортир. Провожатый Сергея отогнул две доски и залез внутрь. Там он покопался немного и вскоре вылез, бросив к ногам Сергея какой-то тюк.

— Одежонка это тебе, — сказал он.

Сергей пошевелил ногой дурно пахнущие тряпки.

— Что кривишься? — добродушно спросил провожатый. — Не модное, зато сухое. Не чванься, парень, ведь дуба дашь в мокром-то…

Куртку Сергей бросил еще в реке, так что теперь мужик жадно схватил мокрый пиджак и брюки, рубашку и даже галстук. Сергея же он обрядил в хламиду, которую только условно можно было считать пальто, и в засаленные рабочие штаны. Из ботинок вылили воду, но сменить их на галоши Сергей категорически отказался.

— Теперь пойдем, обчеству тебя представлю! — радостно сказал мужичок и потрусил вперед. — Не отставай, скоро уже!

Действительно, впереди, прямо по курсу, сквозь голый весенний кустарник мелькнул дрожащий огонек.

Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого сгрудились самые фантастические персонажи.

Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы Горького «На дне».

Из того спектакля запомнилось не очень много — то, что знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно пошитые в театральной мастерской.

Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие, не поддельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни в одном театре.

По большей части это были так называемые синяки, то есть алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского, как блин, лица. Судя по почтению, с каким с ней разговаривали окружающие, она была здесь самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.

— Матушка, Халява Панкратьевна, вот гостя привел к огоньку нашему. Не прогонишь?

— У нас свобода, — отозвалась тетка неожиданно низким и гулким, как басовая труба, голосом. — У нас ента… как ее… демократия! Как обчество скажет, так и будет!

— А на что нам этот субчик? — заверещал мелкий мужичонка в драной зимней шапке, надетой ухом вперед. — Нам бы лучше горячий супчик! — И он засмеялся дребезжащим, надтреснутым голоском. — Ты вот, Будыль, привел сюда этого ферта вареного, а принес ли ты чего пожрать или, извиняюсь, выпить?

— Было у меня малость «молотовского», — со вздохом признался знакомец Сергея, — дак я ему в организм влил, потому как окоченевши он был от речного купания…

— Вот видишь, Будыль, какой ты человек! — с неприязнью продолжил мужичок в шапке.