Окошко в темнице было совсем маленькое. Сквозь него пробивался лишь один лучик солнца – робкий и слабый. Он скользил по серым каменным стенам, по затейливым подтекам, по полустёртым надписям, оставленным прежними узниками, пробегал по каменным плитам пола. А потом солнце поднималось выше, и солнечный зайчик убегал, оставляя юношу в полном одиночестве, во мраке и забвении.

Тесная камера, гнилая солома подстилки, а в перспективе изощрённый допрос и, возможно, с пристрастием... Незавидное положение! Алладин горестно вздохнул и потёр здоровенную шишку на голове, полученную при пленении. И до того юношу расстроила его безрадостная будущность, что он чуть не расплакался от жалости к себе, от злости и от полной невозможности что-либо предпринять для своего спасения.

А ещё и муки голода! Алладину очень хотелось есть. Он тщательно обшарил все карманы, но ничего, кроме новых дыр, там не обнаружил. А перед глазами так явственно представали красные ягоды – сочные, спелые.

Юноша выглянул в окошко. Судя по положению солнца, он пребывает в этой темнице уже около пяти часов. Целая вечность, если учесть терзающий его голод и этот постоянный, размеренный, сводящий с ума стук капель.

Бряцание засова и скрип дверных петель прервали горестные размышления юноши. Дверь распахнулась настежь, и в проёме показался богатырского сложения стражник. В одной руке у него был факел, в другой – дубинка с металлическими шипами. Та легкость, с которой он держал свое увесистое оружие, внушала почтение.

Физиономия у стражника была совершенно зверская: маленькие, прижатые к голове уши, огромный, хищно изогнутый нос, крошечные глазки, холодно сверкавшие из-под кустистых бровей, тяжёлый, раздвоенный подбородок... И руки – мощные, мускулистые, со вздувшимися дорожками вен.

Татуировка на теле стражника поражала своей сложностью. Концентрические окружности чередовались с зигзагами, плавные линии переходили в орнамент – при движении всё это изменялось, переливалось одно в другое, жило.

–       Собирайся, урод! – прорычал стражник.

Сердце у Алладина затрепетало, как пойманная птичка, куда-то рванулось и ушло в пятки. На душе стало гулко и пусто, как в запертом подвале.

– Что, уже казнь? – шёпотом спросил юноша.

– А тебе не терпится? – прищурился стражник.

– Что ты, как раз наоборот, – заверил его Алладин. – Я готов ждать хоть всю жизнь.

– Всему своё время, – пробурчал тюремщик. – Сначала разговоры, а потом и всё остальное. Хотя я не пойму, зачем с таким, как ты, разводить тары-бары?.. Будь моя воля, я не стал бы возиться со всякими там расследованиями, судами да приговорами. Сразу бы отправил в Чан, а там уж по Конвейеру – и в Инкубатор!

Алладин открыл было рот, чтобы спросить, что означают все эти слова, но, взглянув на выражение лица стражника, почувствовал, что вопросы в данной ситуации не только неуместны, но и опасны.

– И надень вот это, – рявкнул стражник, бросая юноше ожерелье из костяных пластин. – Смотреть на твою голую шею противно.

Они вышли из камеры и пошли по коридору, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Поворот направо, ступеньки вниз, поворот налево, пролёт вниз...

Факел стражника едва разгонял темноту. Бесконечный коридор со множеством боковых ответвлений походил на настоящий лабиринт. Похоже, под землёй существовал ещё один город. И этот подземный город был настоящей столицей страны.

В начале пути Алладин попытался поговорить со своим конвоиром, но тот не был склонен к общению – на вопросы пленника отвечал либо грубостью, либо презрительным молчанием. Поэтому юноша оставил свои попытки завязать разговор. Однако он отметил, что грубость стражника была, скорее, проявлением его врождённой свирепости и воинственности, чем ненависти к пленнику.