— Закончили перекуривать, закончили, проходим на занятия, — всё ещё недовольным тоном, тоном киношного билетёра, косясь на боковую дверь оркестровки, громко кричит старшина Хайченко поверх голов музыкантов, что должно означать: кто не спрятался… после третьего звонка вход в зал… трали-вали!

— Да-да, проходим, — потирая кисти рук, ставит точку и дирижёр, подполковник Запорожец, «отдохнув», с прежним, рабочим лицом появляясь в боковых дверях канцелярии оркестра.

Да, правда, есть в оркестровом классе такая боковая дверь — напрямую. У музыкантов оркестра две обычно комнаты. Одна метров двадцать (плюс-минус). Канцелярией называется. В ней стоит канцелярский стол — место раздумий подполковника, когда он в полку, есть и дюжина разболтанных стульев. Наличествует и огромный шкаф с нотной литературой — хозяйство старшины оркестра, он и концертмейстер по совместительству, и аранжировщик, «и швец, и жнец, и на трубе игрец», шутят контрактники, и, что особенно важно, два длинных широких стеллажа по боковым сторонам комнаты. С одной стороны, за шторой, обычно располагаются штатные музыкальные инструменты духового оркестра. По другую руку комнаты — так же на стеллаже, и так же за шторой, на вешалках развешена концертная форма музыкантов контрактников, включая фуражки, сапоги, портупеи, баночки и тюбики с сапожным кремом, и щётками, соответственно. Там же, внутри, на полке, что выше, выставлены пронумерованные личные противогазы музыкантов — на случай химтревоги вообще и плановых тренировок в частности. Во время перерывов, именно в канцелярии, в одиночестве и отдыхает дирижёр. Привычка у человека такая. Старый, наверное, потому что, на пенсию пора. Музыканты-то, и контрактники тоже, перерыв используют, но по-другому, чтобы физику встряхнуть, энергией обменяться, в туалет слетать… Для того он и перерыв, чтобы перекурить, а для чего же? На занятиях музыканты почти неподвижны, а дирижёр руками машет, работает, а во время перерывов — наоборот. Всё нормально, всё закономерно.

Есть у музыкантов и вторая комната, большая. Оркестровым классом называется. Метров сорок-пятьдесят, квадратных (плюс-минус). Стены задрапированы звукопоглощающим материалом. Класс практически пустой. Только стулья, пульты, небольшой стол для необходимой в данный момент нотной литературы и вешалка у двери, для фуражки дирижёра (китель, в соответствующее репетиционное время, он обычно вешает на спинку своего дирижёрского стула, на своеобразном помосте, чтоб даже сидя всех видеть), и всё!

В канцелярии, когда контрактников нет и дирижёр давно дома, музыканты-срочники мирно спят на стеллажах под вешалками, там, за шторами. Да и контрактники сами, часто в выходные дни, когда дома с похмелья показываться по тем или иным причинам нельзя или когда ночь где-то в чьей-нибудь чужой постели «воевали».

— Да-да, проходим, — мирно уже указывая руками на стулья, говорит дирижёр. — Продолжим занятия.

Музыканты аккуратно обходя ножки и остальные тонкие детали пюпитров, торопливо проходят, берут инструменты со стульев, с шумом рассаживаются, продувают мундштуки, щёлкают клапанами инструментов… Не осторожно, коротко тренькает дробь малого барабана — на что дирижёр морщится, а старшина косится на барабанщика, что такое, не порядок… Но всё стихает… Музыканты готовы. Дирижёр, нахмурив брови, коротко ис-подлобья оглядывает музыкантов, подняв перед собой обе руки, сообщает:

— Та-ак, внимание… Со второй цифры… Вместе, дружно, из-за такта, на форте, тарата… Воронцов, — вспоминая, одёргивает торопливого порой музыканта тарелочника, срочника, — не загоняйте темп, дембель от вас не уйдёт… — и неожиданно резко качнувшись корпусом вперёд, командует.