|
Тот отшатнулся и, схватившись за лоб, на котором осталась кровь, быстро поднялся с колен. - Что ты? - тихо спросил он. - Ты что? - Спасибо, - прошептал Цесарец. - Спасибо, Дидо. - Теперь я Евген, - ответил он, и испуг на его лице исчез. - Это в эмиграции я был Дидо. Теперь я Евген Кватерник, а не Дидо. Цесарец, продолжая смотреть на него со странной и нежной улыбкой, покачал головой. - Нет, - прошептал он, и шепот его был низкий, басистый, не его шепот, - ты не Кватерник. Разве палач может быть героем? - Я вырвал тебя из рук палачей, Август. Я так спешил вырвать тебя из их рук. Я успел. <Не может быть, чтобы закон наследства имел силу абсолюта, - подумал Цесарец как бы со стороны и поэтому очень точно. - Если он несет в себе черты деда, черты великого своего деда, тогда, значит, я написал не драму-исповедь, а драму-ложь. Я обманул себя, а после этого обманул всех, кто читал мою драму и кто смотрел ее, когда Бранко Гавела сделал спектакль... Нет... Я никого не обманул. Дидо мог прийти сюда только с Гитлером и с Муссолини. Сам он прийти не смог бы. А мой Кватерник, наш Кватерник, конечно, понял, что приходить в страну можно только самому, не надеясь на Париж или Вену. Надо приходить к народу и знать, что тебя распнут, но нельзя принести свободу, если тебя привели под охраной чужих штыков, и это понял мой Евген и не понял этот Дидо. Палач жалеет врага только для того, чтобы вымолить прощение для продолжения своих палачеств>. - А кто были те? - спросил Цесарец, с трудом ворочая своим непослушным, шершавым, как рашпиль, языком. - Кто меня пытал? - Сербы, - деловито ответил Дидо и достал из кармана спортивного пиджака массивный золотой портсигар. - Хочешь курить? Цесарец покачал головой и проводил глазами этот тяжелый и скользкий золотой портсигар, когда Дидо опускал его в карман. - Значит, они врали, когда говорили, что работают в <селячкой страже>? - Это показалось тебе. Август. Это галлюцинации. Так бывает, когда человек измучен, сверх меры измучен. - Ты скажи им, чтобы они так подолгу не пытали, Дидо. Они так долго мучают, что смерти ждешь как блага. П р е д е л... - Что? - не понял Дидо. - П р е д е л, - повторил Цесарец. - Надо во всем соблюдать предел. - Есть хочешь? - Нет. - Сейчас придет парикмахер. Тебя побреют. И врача я уже вызвал. Какой костюм тебе принести? Белый? На улице солнечно. - Ты зачем так говоришь? - Как? - А так. - Ты свободен, Август. Я освободил тебя. Слышишь? Ты выйдешь вместе со мной. Мы пойдем на площадь и станем слушать, как поет и смеется народ. |
