— Давайте продлим наш конкордат, — предложил он.

— Да ведь выдают, — притворно сокрушаясь, вздохнул Гербов и мотнул головой, показывая на папиросы.

— А вы вместо них шоколад берите, — посоветовал майор, улыбаясь.

Семен на секунду заколебался.

— Эх, ладно! — решительно махнул он рукой, — выкурим последнюю в жизни! Разрешите, товарищ генерал? — обратился он к Полуэктов у и, получив разрешение, закурил с Сергеем Павловичем. Главное дело тут было не в курении, а в мальчишеском желании открыто, при самом начальнике училища, подымить.

— Вы знаете, — придвигаясь к Боканову, тихо сказал Геннадий, — самое тяжелое в жизни, если товарищи отворачиваются. Я очень прочувствовал это… И ценю, что ко мне сейчас хорошо относятся. Теперь я свои поступки стараюсь оценивать глазами товарищей… У меня есть возможность поступить в Московское училище… отец предлагает… но я отказался — хочу быть вместе с нашими… — Геннадий тепло подумал об отце: «Как он тогда взволновался, прилетел… Теперь ему не придется беспокоиться — не подведу».

Разъезжались во все концы Советского Союза, но само собой получалось так, что уже составляли группки по родам войск.

Отправлялись в пехотное училище Ковалев, Пашков и еще двенадцать человек. Даже Гербов, изменив свои первоначальные планы, решил идти в пехоту. Савва Братушкин — в артиллерию. Виктор Сазонов — в авиацию. На плечах выпускников голубые, черные, красные погоны курсантов.

В судьбе Андрея Суркова приняли живейшее участие генерал, Зорин, майор Веденкин. Полуэктов писал московскому начальству, посылал рисунки Андрея, Зорин обратился в политуправление, Виктор Николаевич — к одному известному художнику. Общими усилиями добились для Андрея разрешения поступить в институт живописи.

— Я недавно прочитал рассказ Джека Лондона, — тихо продолжал говорить Боканову Геннадий, ему сегодня хотелось выговориться, сказать о многом, что передумал в эти месяцы, — герой рассказа ползет по сугробам, а рядом волк, ждет его гибели… Побеждает человек, — вернее, его жажда жизни. Я подумал, Сергей Павлович, — волевой ли этот герой? И решил — по-своему волевой, конечно. Но наша сила воли выше, другого качества. У нас, когда человек совершает подвиг, он думает не о личной славе, не о себе… а о жизни своих товарищей, своей родины…

Из-за стола поднялся полковник Зорин.

— Дорогие товарищи, — так начал он, — каждый возраст имеет свою прелесть, как имеет свою прелесть каждое время года. Прелесть вашего возраста в том, что перед вами открываются огромные просторы жизни. Живите, наслаждайтесь жизнью, трудитесь на благо народа, будьте стойкими, честными защитниками нашей великой Родины. А прелесть нашего возраста, — Зорин дружески подмигнул Русанову, сидящему рядом с ним, — в том, что мы в вас видим продолжение себя. Представляете, лет через десять-пятнадцать вы приедете к нам капитанами, майорами, мы в это время уже на пенсии будем, шамкать по-стариковски будем, — сверкнул он молодыми глазами, — верно! верно! — и вспомним мы этот день, нашу совместную жизнь… В памяти останется только самое хорошее. Уверяю вас — неприятности выветрятся, а вот хорошее останется. И возможно, что уже к вам в батальон, которым вы будете командовать, явится молоденький лейтенант служить, и в разговоре упомянет, что окончил N-ское Суворовское училище. «Да ведь и я его кончал!» — воскликнете вы, и этот молоденький лейтенант станет сразу родным.

ГЛАВА XXVIII

ДО СВИДАНЬЯ, СУВОРОВСКОЕ!

В девять часов утра следующего дня училище снова выстроилось для прощания с выпускниками.