— Я понимаю, — сдвигает брови Руденко, — мы кое-что уже наметили, я потом тебе напишу…

Подходят прощаться Тутукин, Веденкин, Беседа, Белов.

Женщины — кухонные работницы, жены учителей, прачки — суют в руки отъезжающим свертки с лакомствами: кто-то притащил охапку цветов.

Библиотекарь Мария Семеновна говорит Геннадию в десятый раз:

— Смотри ж, пиши…

Не то Авилкин, не то Самсонов убедительно заверяет Гербова:

— Сёма, вот посмотришь, мы будем, как ты… Вот посмотришь.

— Ну, в добрый путь! — машет генерал рукой ребятам, уже взобравшимся в кузовы машин вместе с Бокановым и другими провожающими до вокзала офицерами.

— В добрый путь! — повторяет и Зорин. Облачко печаль проплывает в его глазах. — Значит, договорились, — напоминает он, — в каждую годовщину нашего училища, где бы вы ни были, приезжайте на денек. Отчитаться за год… Кто не сможет — извещает телеграммой.

Загудели, двинулись машины.

Положив руки друг другу на плечи, уезжающие молчаливо прощались. Оставляли дом, отрочество, семью…

…Вечером, впереди лагерной линейки, лицом к полю, слегка подернутому синеватой дымкой, выстроился суточный наряд. Замерли в строю Авилкин, Мамуашвили, Каменюка… Капитан Беседа проверял знание обязанностей наряда.

… А жизнь шла вперед и увлекала за собой. Зорин вечерами писал работу для академии — «Опыт партийного руководства комсомольцами-суворовцами»; сдал кандидатский минимум Семен Герасимович; пришло письмо из Москвы генералу о том, что его военно-педагогический учебник принят к печати; уезжал на курсы повышения квалификации Тутукин; заканчивал повесть о Святославе Игоревиче Веденкин; пришло утверждение Боканова в должности командира младшей роты.

Жизнь шла вперед в труде, борьбе, поисках — и в этом была ее прелесть.