Поверив кому-то на слово, что в дальнем углу училищного сада неизвестные с улицы избили воспитанника четвертой роты и отняли у него пряжку, Авилкин решил проверить себя. После отбоя он выскользнул из спальни и стал пробираться в страшный, темный угол сада. Мурашки бегали по его спине. Он едва отрывал ноги от земли. Такое состояние бывает во сне, когда от кого-то убегаешь, а ноги не подчиняются.

Авилкин нашел в углу большой камень, сел, настороженно прислушиваясь и ожидая врага. Казалось, кто-то дышит у ограды, вот-вот набросится. Но никто не появлялся и через полчаса Павлик, гордый, с чувством огромного облегчения, возвратился в спальню.

Так повторялось трижды, пока ему не надоело ждать опасности.

Но в классе об этих ночных путешествиях никто не знал, кроме всеведущего Алексея Николаевича, который делал вид, что не замечает исчезновений Павлика… Воспитатель кое-что должен и «не замечать»…

Через неделю после ночных путешествий, Павлика с острым приступом аппендицита привезли в больницу. Беседа, прощаясь, подбодрил: «Будь молодцом!»

Соседом Авилкина оказался рябоватый, средних лет летчик-лейтенант, с переломленной ключицей. Летчика одолевали острые приступы боли. Он скрипел зубами, то и дело вызывал сестру и, несмотря на запрет, жадно курил в палате.

Павлику лейтенант не понравился, особенно когда тот скверно выругался. Авилкин повернул на подушке в его сторону бронзовую голову и возмущенно сказал:

— Хороший вы пример показываете!

Летчик хриплым, срывающимся голосом грубо бросил:

— Подумаешь, кисейная барышня! Из института благородных девиц! Привыкай.

— Вы так об училище не должны! — задыхаясь, выкрикнул Павлик, — наше училище… вам смена… — Он резко, словно остановился на бегу, умолк и отвернул голову.

Когда Авилкина положили на операционный стол, он твердо решил не проронить ни звука, хотя бы его резали на куски. «Пусть знают, какие суворовцы!»

Позвякивали инструменты. Глухо раздавался одинокий голос врача, с трудом, казалось, пробивающий плотный воздух, раздражающе мелькали рукава сестры. Она была отделена от стола белым канатом, из-за которого подавала инструменты.

Тупая боль, — было такое ощущение, будто вытягивают внутренности, — заставила Павлика закрыть глаза. Он плотнее стиснул зубы: «Так и на поле боя… Так и на поле боя», — внутренне убеждал он себя.

Высокий, с большими, сильными руками, хирург, закончив операцию, одобрительно кинул сестре:

— В характере парня есть железо…

Авилкин благодарно улыбнулся побледневшими губами.

— У нас все такие… прошептал он.

На девятый день его выписывали. Уже в форме, прикрытой халатом, зашел в палату попрощаться с соседями. Дружелюбно улыбнулся летчику. Лейтенант с трудом приподнялся, посмотрел на Павлика ласковыми глазами:

— Ты меня извини, что я в тот раз…

— Да, ничего, ничего… Я понимаю… Ведь я тогда не за себя…

— Молодцом, молодцом, — растроганно сказал офицер, — не давай училище в обиду… Верно: смена наша…

Павлик молча, с чувством собственного достоинства, кивнул головой и крепко пожал протянутую ему руку.

В классе он был встречен радостными возгласами, дружескими пожатиями. За обедом Артем налил ему компота больше, чем другим, и поощрительно сказал:

— Поправляйся!

На следующий день в начале самоподготовки Авилкин занимался рассеянно, немного отвык за время пребывания в больнице, но когда уличил себя в невнимательности, строго-настрого приказал самому себе:

— Учи, Авилка, а то скажут — класс подводишь, отсталый элемент… осколок облома…

Заткнув пальцами уши, покачиваясь, зубрил правило.