Ньюмен, уперев локти в колени и склонив голову на руки, посидел у миссис Тристрам еще некоторое время. Миссис Тристрам продолжала потчевать его философскими теориями, перемежая их утешениями и критическими высказываниями. В конце концов она спросила:

— А граф Валентин? Что он говорит обо всем этом?

Ньюмен вздрогнул. С самого утра он ни разу не вспомнил ни о Валентине, ни о его делах за швейцарской границей. Сообразив это, Ньюмен снова пришел в волнение и поспешно распрощался. Выйдя от миссис Тристрам, он направился прямо домой, где на столе в прихожей нашел телеграмму: «Серьезно болен пожалуйста приезжайте как можно скорей В. Б.». В телеграмме было указано место и время отправления.

Ньюмен застонал — и от ужасных новостей, и от необходимости отложить поездку во Флерьер. Однако тут же набросал мадам де Сентре несколько строк — на большее времени не оставалось:

«Я не отступлюсь от Вас и не могу поверить, что Вы искренне отступились от меня. Я ничего не понимаю, но мы вместе все выясним. Не могу сегодня же следовать за Вами — должен ехать к другу, который серьезно заболел, может быть, даже при смерти. Но буду у Вас, как только смогу его оставить. Должен ли я скрывать, что речь идет о Вашем брате? К. Н.»

Закончив письмо, Ньюмен едва успел на ночной экспресс, идущий в Женеву.

Глава девятнадцатая

Ньюмен обладал редким талантом сколько угодно сидеть неподвижно, если того требовала необходимость, и на пути в Швейцарию у него был случай пустить этот дар в ход. Ночь шла, но заснуть он не мог, один час сменялся другим, а он все сидел в углу купе, не шевелясь, закрыв глаза, и даже самый наблюдательный из его спутников позавидовал бы столь крепкому сну. К утру, однако, сон все же сморил его, не столько из-за телесной, сколько из-за душевной усталости. Проспав несколько часов, Ньюмен проснулся, и его взгляду представились покрытые снегом вершины Юры, а за ними розовеющее рассветное небо. Но он не удостоил вниманием ни холодные снежные горы, ни залитое теплым розовым светом небо — стоило ему открыть глаза, как в нем снова ожила обида. За полчаса до Женевы он сошел с поезда на станции, указанной в телеграмме Валентина. На платформе в холодной утренней полутьме он увидел сонного станционного смотрителя в надвинутом на самые глаза капюшоне, с фонарем в руках и рядом с ним джентльмена, который сразу сделал шаг навстречу нашему герою. Это был человек лет сорока, высокий, сухощавый, темноглазый, с бледным лицом, аккуратно подстриженными усиками и новыми перчатками в руках. Не меняя серьезного выражения лица, он снял шляпу и произнес фамилию Ньюмена. Наш герой подтвердил, что это он, и спросил:

— Вы друг месье де Беллегарда?

— Осмелюсь разделить с вами печальную честь так называться, — ответил джентльмен. — Я и месье де Грожуайо — он сейчас сидит у постели графа — предоставили себя в распоряжение месье де Беллегарда в этом прискорбном деле. Месье де Грожуайо, как я понял, имел удовольствие встречаться с вами в Париже, но он лучше, чем я, справляется с обязанностями сиделки и потому остался с нашим бедным другом. Беллегард ждет вас с нетерпением.

— Как он? — спросил Ньюмен. — Рана тяжелая?

— Доктор — мы привезли сюда с собой хирурга — приговорил его. Но он скончается подобающим образом. Вчера вечером я послал за кюре в ближайшую французскую деревню, и тот провел с нашим другом час. Кюре остался вполне удовлетворен.

— О Господи! — простонал Ньюмен.