— Боюсь, однако, что, к сожалению, она немножко авантюристка, — проговорил Ньюмен.

— Отнюдь не немножко, а с большим размахом! У нее для этого есть все данные, — и Валентин медленно зашагал по залу, рассеянно разглядывая картины на стенах с задумчивым блеском в глазах. Ничто не могло бы больше разжечь его воображение, чем молодая девушка — возможная авантюристка, да еще наделенная такими «данными», как мадемуазель Ниош.

— Очень интересна, — продолжал он. — Прекрасный типаж.

— Типаж? Что, черт возьми, вы имеете в виду? — удивился Ньюмен.

— Я оцениваю ее с точки зрения искусства. Она — артистична, она живописна, хотя живописец из нее никакой.

— Но она не красавица. Я даже не нахожу ее такой уж хорошенькой.

— Для той цели, какую она себе поставила, она достаточно хороша. Ее лицо и фигура говорят сами за себя. Будь она миловиднее, затенялась бы игра ума, а это как раз и составляет половину ее очарования.

— Когда это она успела поразить вас своим умом? — спросил Ньюмен, которого чрезвычайно забавляло то, что его собеседник развел целую философию насчет мадемуазель Ниош.

— Она сумела по-своему взглянуть на жизнь и приняла решение выбиться в люди, добиться успеха любой ценой. Ее живопись, конечно, всего лишь уловка, позволяющая ей выиграть время. Она ждет своего часа и готовится броситься в пучину и выплыть. Она знает Париж как свои пять пальцев. Если говорить только об амбициях, то таких девиц десятки тысяч, но я нисколько не сомневаюсь, что по части решимости и способностей она — одна из немногих. И уж гарантирую, что в полной бессердечности ей равных не найдется. Сердце у нее такое, что и на кончике иглы уместится. Это редкое достоинство. Да, когда-нибудь ее имя будет греметь!

— Упаси Господи! — воскликнул Ньюмен. — Вот до чего может договориться человек, рассуждая с точки зрения искусства. Однако в данном случае я должен просить вас не заходить слишком далеко. За четверть часа вы умудрились невесть сколько узнать о мадемуазель Ноэми. Вот и остановитесь. Не углубляйтесь в своих исследованиях.

— Дорогой мой! — возмущенно возразил Беллегард. — Надеюсь, я достаточно хорошо воспитан, вам нечего бояться, что я перебегу вам дорогу.

— Я и не боюсь. Для меня эта девушка ничего не значит. По существу, она мне даже не нравится. Другое дело ее бедный отец, ради него я и прошу вас воздержаться от попыток доказать справедливость ваших теорий.

— Ради этого потрепанного старичка, приковылявшего за ней? — переспросил Валентин, внезапно останавливаясь. И когда Ньюмен кивнул, продолжал с улыбкой: — Ах нет-нет, мой друг, вы решительно ошибаетесь, с ним считаться не стоит.

— Я начинаю думать, что вы готовы обвинить бедного джентльмена в том, будто он способен радоваться бесчестью собственной дочери.

— Voyons! — сказал Валентин. — А кто он? Что он такое?

— Он тот, кем и кажется, — беден как церковная мышь, но очень порядочен.

— Вот именно. Я его прекрасно рассмотрел. И не сомневайтесь, вполне оценил. Он пережил потери — des maleurs, как мы говорим. Конечно, он очень подавлен, а его дочь для него слишком крепкий орешек. От него так и веет добропорядочностью, сразу видно, что за плечами у него шестьдесят лет честнейшей жизни. Все это я высоко ставлю. Но я знаю своих соотечественников, знаю парижан и могу заключить с вами пари.

Ньюмен насторожился.

— Он, конечно, предпочел бы, — продолжал Валентин, — чтобы его дочь была честной девушкой, а не дурной.