Правильный ответ: нет, не доказала!

Поэтому адвокат Сойер был прав, обращая внимание суда и присяжных на фрагментарность и недостаточность обвинительной базы. Но при этом из речи защитника становилось ясно, что адвокат не оспаривает факт убийства, а лишь критикует обвинение за некорректность или неполноту формулировок. Следует сказать со всей прямотой – так невиновность не доказывается!

Сойер, если только он действительно хотел спасти подзащитного, должен был обязательно сделать акцент на нескольких важнейших аспектах. Во-первых, ему следовало оспаривать идентификацию останков, найденных в Медицинском колледже. Во-вторых, он должен был показать наличие в показаниях Литтлфилда серьёзных противоречий и недомолвок. В-третьих, необходимо было доказывать платёжеспособность профессора Уэбстера и его готовность расплачиваться по долгам. В-четвёртых, адвокат должен был высказать обоснованное предположение о благополучном уходе Джорджа Паркмена из здания колледжа и его возможном убийстве в другом месте.

Ничего из отмеченных выше доводов в речи адвоката Сойера не прозвучало. Ещё раз повторим – это была не речь адвоката на сложном судебном процесса, а просто напросто вводная лекция по уголовному праву для студентов первого курса юридической школы.

С такой защитой будущее профессора Уэбстера выглядело весьма мрачным.

После весьма пространной, но слишком неконкретной речи адвоката начался вызов свидетелей защиты. В течение последующих 3-х с лишком часов на свидетельском месте побывали 16 человек, каждому из которых задавались однотипные вопросы о продолжительности знакомства с подсудимым и его репутации. Ответы звучали примерно одинаковые – собственно, поэтому все эти люди и попали в число свидетелей защиты. Свидетели утверждали, что знакомы с профессором Уэбстере 15-17-20 и даже более лет, и говорили о нём как о человеке «миролюбивом», «гуманном», «тихом», «не допускавшем насилия» и даже «любвеобильном», но, разумеется, не в плотском понимании слова.

Вместе с тем, из уст некоторых свидетелей прозвучали и характеристики иного рода. Уже второй из допрошенных свидетелей, некий Джон Пэлфрей (John G. Palfrey), заявил, что, по его мнению, профессора «можно считать довольно раздражительным человеком». Другой свидетель – Фрэнсис Боумен (Francis Bowen) – заявил, что Уэбстер имел репутацию человека «быстро возбуждающегося». Даже Дэвид Тредвэлл (David Treadwell), многолетний друг семьи Уэбстеров, регулярно бывавший у них в гостях и принимавший их в своём доме, признал, что Джон являлся человеком «несколько раздражительным». Правда, после этого он поправился и добавил, что профессор был «миролюбив и безобиден», но осадок от сказанного, безусловно, остался.

Довольно интересным оказался допрос художника Джона Фултона (John A. Fulton), проживавшего в Кембридже и выполнявшего для подсудимого заказ по оформлению некоего помещения. Не совсем понятно, что это было за помещение – в частном доме или в общественном здании, – но это даже и не очень важно.