Ну не могла она одновременно следить и за Свириным, и за Сиверцевым. Физически не могла. Да и что она смогла бы сделать? Удивительно, что вообще узнала о покушении на Дмитрия. Не включила бы случайно телевизор… Ох, слишком уж много во всем этом случайностей. Так много, что, наверно, они уже и не случайности вовсе.

Черт, все пропало!

Чтобы взятый с поличным киллер да не заговорил! С одной стороны, Сиверцев уцелел, хоть этого греха не будет на ее совести. С другой, если Свирина арестуют, вся с таким трудом выстроенная комбинация рухнет. Столько усилий, риска — и все зря. Конечно, можно сделать вид, что и тюрьма для Олега достаточно неплохо — если, конечно, он не вывернется, как уж. Но разве этого она хотела? Что тюрьма, если даже смерть для него — слишком мало?!

Дрожащими руками она вытащила из пачки сигарету, чиркнула зажигалкой — раз, другой, потом ткнула сигаретой прямо в середину язычка пламени, погасила его. Отшвырнула зажигалку, смяла сигарету в кулаке и горько заплакала.

Наталья плакала долго. Замызганная диванная подушка, в которую она уткнулась, потемнела от расплывшихся большими черными пятнами капель. Наконец она отшвырнула подушку, вложив в это остатки ярости, и подошла к зеркалу.

Хэллоуин! Настоящая тыква — красная, опухшая и с размазанной краской. Есть ведь женщины, которые от слез хорошеют. Редкий талант! Такие, пустив слезу, добиваются чего угодно быстрее, чем сладкими улыбками. Но только не она. Это кто это там такой хорошенький в зеркале да пригоженький? Так выглядят увядшие красотки на следующий день после глобальной подтяжки лица.

Сев перед трюмо, Наталья смыла потекшее «лицо». Потом убрала со лба волосы и легла на диван, положив на глаза мокрые пакетики ромашкового чая.

Раз… два… Маятник качается… Я — око покоя, я — дали ладья… Три… четыре… Сердце бьется медленнее, дыхание глубокое… Я — шорох прибоя… Пять… Тепло разливается от кончиков пальцев, поднимается, как ртуть в градуснике… Шесть… семь… Сон — это все я… Мое тело — каменная плита. Мысли ленивые и сонные… Восемь… Как в печи зола… Сердце бьется медленно… Я исчезаю, растворяюсь в пространстве… Девять… Череда дней червонно-черных… Меня нет… Десять…

Где-то далеко и глубоко, даже не словом, а расплывчатым образом без конца повторялось: «спать, спать». Она плыла в темноте, не ощущая своего тела. Это не был самогипноз — Наталья боялась состояния транса, боялась выхода неконтролируемого подсознания, населенного монстрами. Просто старый добрый аутотренинг, действующий на запыленный мозг, как мокрая тряпка.

Когда ощущение невесомости, парения над собственным телом начало ослабевать, Наталья вообразила себя молнией, грозовым разрядом, с грохотом вспарывающим небо и раскалывающим в щепы вековой дуб. Досчитав до десяти, она резко села. Невесть откуда взявшийся всплеск энергии успокаивался, как закипевшая вода в кастрюле, под который выключили газ.

Вот теперь можно подумать спокойно. Все было плохо и непонятно. Стало еще хуже, если не считать того, что Сиверцев жив. Но зато прозрачно, как в освещенном солнцем ноябрьском лесу.

Теперь все зависит от того, насколько сильны у Свирина отцовские чувства. Пересилит ли желание отнять у жены ребенка соображения безопасности? Он хоть и ненормальный, но все же не полный идиот. Понимает, что если киллер его выдаст, смыться не удастся. Ни на самолете, ни на поезде. Никак. По крайней мере, неделю-две. Пока не придут к выводу, что птичка либо просочилась неведомым образом, либо затихарилась. А потом добыть себе новый паспорт и за бугор, к своим анонимным денежкам.

У Свирина два пути. Либо рискнуть, спрятаться где-нибудь, пока жена не вернется с курорта, забрать дочь и по липовым документам уехать.