Клара хранила молчание.

- Мы не смогли воспрепятствовать этому. И вот сейчас, находясь одной ногой в могиле, я предпринимаю последнюю попытку помешать тебе замарать нашу кровь, наше имя. В моем завещании оговорено, что ты сможешь вступить в права наследования лишь при одном неприложном условии: если не станешь матерью ребенка, рожденного от Эриха Гроссе.

Презрительная улыбка тронула губы Клары.

- Вам с мамой никогда не удавалось заставить меня смотреть на мир вашими глазами. Просчитались вы и на сей раз. Я ведь ясно сказала, что мне ничего от вас не нужно. А следовательно и условия твои, отец, теряют всякий смысл.

Теперь они молчали оба. Мучительно долго. И умирающий наконец сумел понять, что не с того конца искал пути воздействия на дочь. Он заговорил вдруг совсем другим тоном – мягким, любящим, почти молящим:

- А если я, безо всяких условий, попрошу тебя исполнить последнюю волю отца? Неужели ты откажешь мне, дочка?

- Мне нет нужды давать тебе обещания, – ответила она сухо. – У меня никогда не будет от него ребенка. Гроссе бесплоден. Он сам сказал мне об этом. Так что ты можешь быть абсолютно спокоен.

Больной удовлетворенно кивнул:

- Что ж, спасибо и на том. А теперь, извини. Я ужасно устал. Уходя, попроси поскорее придти сиделку.

Неделю спустя Кларе пришлось вторично посетить родительский дом, на сей раз в черном одеянии.

Дни складывались в месяцы, а Клара все не решалась задать Гроссе мучивший ее вопрос. Но как-то раз, когда они отдыхали за ланчем, в промежутке между двумя дневными операциями, она все-таки рискнула:

- Эрих, заранее извини меня, но мой отец перед смертью сказал мне странную вещь. И я хотела бы понять, откуда у него была такая уверенность.

- О чем ты? – с полным ртом спросил Гроссе, недовольный тем, что ему мешают есть.

- Он сказал... еще раз извини, что ты сын... нацистского преступника Макса Отто.

Вздрогнув, он перестал жевать, сверля ее недобрым изучающим взглядом, словно решая для себя, как правильнее поступить – ответить или выставить ее за дверь. И наконец с пафосом изрек:

- Мой отец был патриотом и выдающимся ученым Третьего Рейха. А кем его окрестило быдло, которому не дано было понять величия и тайного смысла осуществляемых нацизмом преобразований, меня не волнует.

Клара даже рот открыла от удивления.

- Эрих, но ведь этого не может быть!

- Не может быть чего?

- Элементарная арифметика. Когда его... когда его казнили, тебя еще не было на свете.

Гроссе передернуло от ее слов, но он не подал виду.

- А разве ты знаешь сколько мне лет? – с усмешкой спросил он. – Разве ты когда-нибудь меня об этом спрашивала?

- ...М...можно спросить сейчас?

- Считай, что спросила. Так вот, мне уже пятьдесят пять, моя девочка.

- Не-ет, – Клара отвергающе замотала головой. – Ты шутишь.

- Это что-нибудь для тебя меняет? – прищурясь, поинтересовался он.

- Конечно нет. Просто я не могу поверить.

Перед ее мысленным взором всплыли Канарские острова. Получается, что там, у дерева Дракона, она впервые встретила не юношу, а зрелого мужчину, которому уже тогда было за сорок. Да как же такое возможно? Клара не могла даже решить для себя, что на нее подействовало сильнее – его гнилые корни или его возраст.

- Ладно, – сдержанно проговорила она, взяв себя в руки. – Есть много на свете людей, выглядящих намного моложе своих лет. Это только делает тебе честь... Со вторым смириться будет труднее.

- Это с чем же ты пытаешься смириться? – выкрикнул он, задиристо и агрессивно, заставив Клару испуганно съежиться. – Да ты сначала дотянись до этих людей. До моего отца.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что гордишься им, что нацизм был для человечества не бедствием, а благом? – тотчас ощетинилась Клара.