Хмыканье и веселые огоньки в глазах старика, лишь снаружи выглядевшего молодым.

    – Дядюшка леший, – взмолилась я, – дайте мне, пожалуйста, лошадь. Мне очень надо догнать Дика.

    – Да зачем он тебе? Бросил ведь, да не просто, а помирать от холода в лесу.

    – Он бы вернулся, – жарко возразила я, нащупывая ногой сапог. – Обязательно бы вернулся. А мне надо к нему, а то вдруг пропадет, а я не смогу защитить.

    Леший тяжело вздохнул, даже и не пытаясь вникнуть в смысл моих причитаний.

    – Ну что ж, ладно, помогу я тебе, коль так надо.

    – Очень, – закивала я, с надеждой глядя на него.

    – Бери, чаво уж там, вторую лошадку, по следам она ходить давно приучена, да и сама потом дорогу обратно найдет. Мне же она пока без надобности.

    Я засияла счастливой улыбкой и бросилась на шею лесному хозяину, звонко чмокнув его в колючую щеку.

    – Ладно уж, – засмущался старик, но по глазам видела – был доволен.

    – А теперича садись и ешь нормально, пока я тебе кой-какие шкуры подыщу, а то так и будешь мерзнуть. Куда ж это годится? И пока все не съешь, даже и не думай, не выпущу!

    Мы с Оськой не возражали. Оська сидел около тарелки и пробовал все и сразу. На столе была простая, но сытная еда – вроде картошки, лука, огурцов… да орешки в небольшом блюдце. Неподалеку яхонтом блестели медовые соты, непонятно как добытые посреди зимы. Сладко!..

    Через час я уже сидела верхом на красивой белой лошади, с умными карими глазами, спрятанными в ворохе пушистых длиннющих ресниц. Перед поездкой я, по-моему, перекормила ее яблоками, но она не возражала, схрумкав угощение и позволив после этого довольно неуклюже забраться себе на спину. Мыш спал за пазухой, а на мне красовались короткая мягкая шубка и теплые штанишки, заправленные в странные белые сапожки, которые леший назвал валенками (от моей бывшей обувки они отличались, как небо от земли). Что ж, валенки так валенки, главное, что ноги совсем не мерзли и я окончательно согрелась, клюя носом под мерное перестукивание копыт странной лошадки, которая умудрялась идти по снегу, будто по твердой булыжной мостовой, ни на сантиметр не проваливаясь в рыхлый, рассыпчатый снег. За пазухой посвистывал мыш, на ветвях перекрикивались невидимые птицы, а где-то в лесу стучал хозяйственный дятел – искал личинок на пропитание. Потом я погрузилась в сон.

    Проснулась я оттого, что лошадка остановилась и наотрез отказывалась двигаться дальше. Вздрогнув и сонно оглядевшись по сторонам, я поняла, что лес закончился и нас теперь окружает укрытое ровным покрывалом снега поле, с редкими кустами, чернеющими окрест, и далекой полоской леса, виднеющегося вдали. Тяжелые белые кроны нависали за нашими спинами, будто пытаясь нас удержать, а морозец тут же прихватил щеки, замораживая и без того заледеневшие пальчики. Жарко подув на руки, я огляделась, привстав на стременах, и увидела, что следы сворачивают в сторону видневшейся невдалеке деревеньки, огороженной высоким частоколом. Мыш сонно зашебуршился на груди и тоже высунул нос.

    – Почему стоим? Чего случилось?

    – Не знаю. – Легкое пожатие плечами и попытка тронуть ногами бока лошади, намекая на то, что нам пора идти дальше. Но та даже не отреагировала, косясь на оставшуюся позади чащу леса.

    – Мне кажется, дальше нам придется идти пешком, – виновато улыбнулась я, спрыгивая с лошадки и по пояс окунаясь в рыхлый снег.

    Мыш чихнул и угрюмо пронаблюдал за тем, как лошадка поворачивается и растворяется среди деревьев леса, в котором родилась.