И это было так понятно с ее стороны. Кардинал много заставлял ее страдать и сделался заклятым ее врагом.

Свергнуть его — было ее сокровенным желанием.

А между тем, ей приходилось принимать и его, и его приверженцев, получивших от него высокие должности. Это было невыносимо.

В той части галереи, что вела к флигелю королевы, в последнее время каждый день дежурили мушкетеры Милон, Этьен и маркиз.

С тех пор как король назвал их мушкетерами королевы, они были назначены для исключительной службы при ее величестве.

На Анну Австрийскую успокоительно и как-то благотворно действовала мысль, что у нее под рукой есть постоянно три надежных человека.

Милон поправился от ран и мог выходить на службу, но по бледному, похудевшему лицу его видно было, что он перенес тяжелую болезнь.

Он выздоровел благодаря уходу, которым его окружали в замке, — а главное, благодаря любовной, неусыпной заботе Белой Голубки, снова затем вернувшейся в кладовую, к господину Пипо, не приняв от Милона ничего, кроме благодарности.

Теплое участие, сначала вызванное в нем Белой Голубкой, превратилось постепенно в искреннюю любовь. Его привлекала к ней не одна хорошенькая наружность, но, главным образом, невинность, прямота и благородное сердце, которое он лишь во время болезни имел возможность понять и оценить.

Опытный глаз старухи Ренарды скоро подметил, что не только господин Милон очень заинтересовался Белой Голубкой, но и она также таит в душе чувство, посильнее сострадания к его мучениям.

Кто так самоотверженно ухаживает, как Жозефина, — говорила про себя старая Ренарда, — у того сердце заговорило!

Все это было бы хорошо, — думала она, — если бы только Жозефина была знатного происхождения и имела бы родословную, как выражалась старуха. А то ведь девушка совсем не пара барону де Сент-Аманд, мушкетеру ее величества королевы.

Она не знала сначала, как бы это половчее разъяснить. Маркизу говорить о подобных пустяках — нечего и думать, хоть он и был самим воплощением добропорядочности.

Старуха, однако же, нашла выход и при первом же удобном случае открыла свою тайну виконту, когда он, придя навестить товарища, увидел и узнал Жозефину.

Этьен улыбнулся, когда словоохотливая Ренарда стала говорить ему о своих опасениях, но с Милоном он еще не переговорил об этом.

Сегодня, гуляя с товарищем по галерее, виконт как раз мог начать этот разговор. Маркиза еще не было.

— Королева будет сегодня принимать поздравления двора, — сказал Этьен, — и мы будем иметь удовольствие приветствовать его эминенцию.

— Что нам до кардинала! — ответил Милон. — Мне ужасно противны и он, и его гвардейцы, и уж я найду способ отомстить негодяям за удары, которыми они меня свалили.

— Не могу осуждать тебя, Милон, и думаю, что возможность скоро представится. Узнаешь ли ты двоих гвардейцев, оставшихся в живых?

— Среди тысячи… в ста шагах узнаю! Им не придется говорить, что они победили мушкетера Милона… Попробуют моей шпаги за хвастовство. Меня тогда подвела темнота, а то я не так бы с ними разделался.

— Ты все еще не можешь равнодушно вспоминать ту ночь, а между прочим, мы тогда все-таки добились своего, — ответил виконт. — Славно нам удалось провести кардинала, и успех наш тысячу раз стоит твоих ран!

— Да разве я жалуюсь? Ты должен был бы лучше меня знать. Раны — это почетные знаки! Черт возьми! Да я хоть сейчас готов начать сначала. Я только и жду, как бы поскорее расплатиться с почтенными гвардейцами, храбро нападающими ночью, из засады.

— И я готов тебе помочь, — сказал Этьенн, — но пока очень рад, что ты опять на ногах. Старая Ренарда была верной сиделкой, я ей очень благодарен.