— Чего вы хотите, Людовик, ведь эта жертва выше моих сил! — воскликнула королева, вскочив с кресла.

— Я требую от тебя тяжелой, чудовищной жертвы, но не моя личная воля, не мое сердце диктует мне это требование, а жестокая необходимость, Анна.

— О, какой ужас! — прошептала Анна.

— Чтобы хоть немного смягчить наше горе, я согласился отослать мальчика в дальний, уединенный пограничный замок. Рыцарь Раймонд и Мариэтта будут считаться отцом и матерью ребенка и. позаботятся о его воспитании. Вчера его уже увезли.

— И я не могла даже взглянуть на него, проститься с ним!

— Прощание еще больше бы ранило твое сердце, Анна. Мы должны забыть этого мальчика.

— Забыть! — закричала королева, ломая руки, — забыть! Людовик, и вы говорите об этом матери! Разве вы никогда не слышали, что мать не забывает своих детей?

— Успокойся, Анна, будь благоразумной! Есть вещи, против которых невозможно бороться, и как бы мы ни возмущались, судьба делает свое дело, не щадя нас. Вот она и заставила нас принести одну из таких жертв, о которых говорится только в древних преданиях, будем мужественны и покажем, что у нас есть непреклонная вера, твердое упование на милость Божью.

Королева, закрыв лицо руками, тихо плакала.

— Хорошо, ваше величество, — сказала она, наконец, немного придя в себя, — я принесу и эту жертву отечеству, но она будет последней. От меня требуют самого невозможного, что ж, я согласна, хоть сердце мое и разрывается на части от боли. Вы никогда больше не услышите от меня жалоб.

— Еще одна просьба, Анна. Никогда не ищи своего ребенка, не старайся увидеть его или вернуть. Это необходимо не только для твоего собственного душевного спокойствия, но и для счастья мальчика. Он не должен узнать своего настоящего происхождения. Не забывай, что иначе ты отравишь ему жизнь и погубишь нашего второго сына.

— Даю вам слово, Людовик, что никогда не увижу этого мальчика, и он никогда не узнает от меня, кто его мать. Я должна бояться этого, потому что тогда он будет презирать меня за то, что я его оттолкнула. Вы видите, я считаю себя сообщницей заговорщиков, а ведь тайна хорошо сохраняется лишь тогда, когда всех посвященных превращают в сообщников.

— Я слышу горький, тяжелый упрек в твоем голосе, Анна. Больно слышать его от тех, от кого он всего оскорбительнее. Ведь и я страдаю не меньше, чем ты, и приношу такую же жертву. С сегодняшнего дня мы никогда больше не будем возвращаться к этой теме. Постараемся забыть об этом, только таким образом мы, может быть, достигнем душевного спокойствия.

— Да простит нам Бог наш жестокий поступок, Людовик! Дай Бог, чтобы мы не были наказаны за него нашими потомками. Я постоянно буду молиться об этом.

Король подошел к Анне Австрийской, нежно обнял ее, поцеловал в обе щеки и попросил не плакать.

— Нося порфиру, нельзя показывать своего горя, Анна, — сказал он. — Что наш сын, Анна?

— Теперь я не могу смотреть на него без грусти. Людовик, мне никогда не забыть, что он стал невольной причиной будущих несчастий своего брата-близнеца, — ответила королева. — Я уже никогда не буду счастлива по-настоящему.

Анна Австрийская простилась с королем и вернулась на свою половину.

Людовик долго смотрел ей вслед серьезным, задумчивым взглядом, сделал несколько шагов вперед, как будто хотел догнать ее, но сдержался и остался.

— Бедная мать! — прошептал он, — я разделяю твои страдания. Самое тяжелое ты уже пережила, время вылечит и тебя. Что бы с нами было, если бы мы не могли забывать.

Страдания по временам доходили до того, что он не мог выходить из комнаты и двигаться — его возили в кресле.