Вронский действительно обещал быть у Брянского, в десяти верстах от Петергофа, и привезти ему за лошадей деньги; и он хотел успеть побывать
и там. Но товарищи тотчас же поняли, что он не туда только едет.
Петрицкий, продолжая петь, подмигнул глазом и надул губы, как бы говоря: знаем, какой это Брянский.
- Смотри не опоздай! - сказал только Яшвин и, чтобы переменить разговор:
- Что мой саврасый, служит хорошо? - спросил он, глядя в окно, про коренного, которого он продал.
- Стой! - закричал Петрицкий уже уходившему Вронскому. - Брат твой оставил письмо тебе и записку, Постой, где они?
Вронский остановился.
- Ну, где же они?
- Где они? Вот в чем вопрос! - проговорил торжественно Петрицкий, проводя кверху от носа указательным пальцем.
- Да говори же, это глупо! - улыбаясь, сказал Вронский.
- Камина я не топил. Здесь где-нибудь.
- Ну, полно врать! Где же письмо?
- Нет, право забыл. Или я во сне видел? Постой, постой! Да что ж сердиться! Если бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки на брата, ты бы
забыл, где ты лежишь. Постой, сейчас вспомню!
Петрицкий пошел за перегородку и лег на свою кровать.
- Стой! Так я лежал, так он стоял. Да-да-да-да... Вот оно! - И Петрицкий вынул письмо из-под матраца, куда он запрятал его.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, - письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка
от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это все о том же. "Что им за дело!" - подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого
полка.
Квартира Вронского всегда была притоном всех офицеров.
- Куда?
- Нужно, в Петергоф.
- А лошадь пришла из Царского?
- Пришла, да я не видал еще.
- Говорят, Махотина Гладиатор захромал.
- Вздор! Только как вы по этой грязи поскачете? - сказал другой.
- Вот мои спасители! - закричал, увидав вошедших, Петрицкий, пред которым стоял денщик с водкой и соленым огурцом на подносе. - Вот Яшвин
велит пить, чтоб освежиться.
- Ну, уж вы нам задали вчера, - сказал один из пришедших, - всю ночь не давали спать.
- Нет, каково мы окончили! - рассказывал Петрицкий, - Волков залез на крышу и говорит, что ему грустно. Я говорю: давай музыку,
погребальный марш! Он так и заснул на крыше под погребальный марш.
- Выпей, выпей водки непременно, а потом сельтерской воды и много лимона, - говорил Яшвин, стоя над Петрицким, как мать, заставляющая
ребенка принимать лекарство, - а потом уж шампанского немножечко, - так, бутылочку.
- Вот это умно. Постой, Вронский, выпьем.
- Нет, прощайте, господа, нынче я не пью.
- Что ж, потяжелеешь? Ну, так мы одни. Давай сельтерской воды и лимона.
- Вронский! - закричал кто-то, когда он уж выходил в сени.
- Что?
- Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине. |