Мистер Бьюмарис, взяв Улисса на руки, не стал прислушиваться к этим попыткам самооправдаться, а обратился к своему обожателю.

— Какой же ты дурачок! — заметил он. — Нет, я совсем не люблю, когда меня лижут в лицо, и прошу тебя этого не делать. Тихо, Улисс, тихо! Я благодарен тебе за твою верность, но как ты видишь, я нахожусь, как обычно, в хорошей форме. Боюсь, что не могу сказать о тебе того же. Ты опять — кожа да кости, дружок, и я считаю, ты вел себя несправедливо по отношению к моим стараниям тебя откормить, и вообще просто глупо. Любой теперь, увидев тебя, скажет, что я жалею для тебя даже объедки со своего стола!

И он добавил, не меняя голоса и не поднимая глаз:

— Кроме того, мне кажется, ты лишил моих слуг всякого здравого смысла, потому что их большая часть, вместо того, чтобы готовить мне завтрак, в котором я очень нуждаюсь, занимается тем, что пытается отмести от себя всякие подозрения вины, и я могу добавить — они от этого не выигрывают в моих глазах.

Улисс, которого уже сам звук голоса мистера Бьюмариса приводил в восторг, с обожанием смотрел в его лицо и пытался лизнуть руку, которая его гладила. На слуг мистера Бьюмариса, однако, его голос произвел совершенно другое действие: они быстро рассеялись. Пэйнсвик быстро ушел, чтобы приготовить новое платье; Брау — чтобы накрыть стол в гостиной; Альфонс — чтобы со скоростью молнии отрезать несколько ломтиков прекрасной Йоркской ветчины и разбить на сковородку яйца, добавив разных приправ; а его многочисленные помощники мололи кофе, резали хлеб и ставили на огонь чайник. Мистер Бьюмарис, подхватив одной рукой Улисса, взял со столика в прихожей кучку писем и пошел с ними в библиотеку. Он сказал старательному молодому лакею, бросившемуся со всех ног открывать перед ним дверь:

— Пищу для этого ужасного животного!

Это приказание, мгновенно переданное на кухню, побудило месье Альфонса велеть своему помощнику бросить все свои дела и немедленно приготовить блюдо, способное воскресить даже ослабевший аппетит какого-нибудь тяжело больного.

Мистер Бьюмарис, отодвинув в сторону многочисленные приглашения и счета, обнаружил письмо, которое не было доставлено почтой и на котором была подпись «Срочное». Почерк, явно женский, был ему незнаком.

— Ну, что здесь, Улисс? — спросил он, ломая сургуч.

Там было не слишком много. В послании говорилось: «Дорогой мистер Бьюмарис, я буду вам очень признательна, если вы окажете честь, нанеся мне визит на Парк-стрит как можно скорее и попросив сообщить о вашем приезде дворецкого. Остаюсь преданная вам Арабелла Тэллент.»

Этот образчик эпистолярного искусства, стоивший мисс Тэллент стольких трудов и стольких испорченных листов тисненной бумаги, возымел свое действие. Мистер Бьюмарис отодвинул оставшуюся неразобранной часть корреспонденции в сторону, поставил Улисса на пол и призвал на помощь весь свой незаурядный ум, чтобы дать правильное объяснение этим нескольким, подчеркнутым жирной линией строчкам. Он все еще ломал голову над этой задачей, когда в комнату вошел Брау и объявил, что завтрак уже подан. Он взял письмо с собой в гостиную и, подперев его кофейником, чтобы было удобнее читать, стал его изучать, чтобы добраться до самых глубин смысла. У его ног Улисс, с энтузиазмом вознаграждая себя за длительный пост, набросился на еду, которой было многовато, даже чтобы насытить анаконду.

— Это, — сказал мистер Бьюмарис, — принесли три дня назад, Улисс!

Улисс, благодаря своему острому обонянию обнаруживший куриные потроха, хитроумно упрятанные в глубине тарелки, смог ответить только небрежным взмахом хвоста, а на последующий вопрос мистера Бьюмариса, что же это может значить, он вообще не ответил. Мистер Бьюмарис отодвинул в сторону остатки завтрака, что вскоре возбудило тревогу в чувствительной душе мастера в кухне, и сказал вошедшему слуге:

— Мое городское платье!

— Уже готово, сэр, — с достоинством ответил Пэйнсвик.