В белых клубах дыма, покрывших арену, раздался тоскливый, берущий за душу гудок поезда, а затем – мерный стук колес. Игрушечный поезд храбро ехал в густом тумане.

Внутри круга железной дороги откуда ни возьмись появилась одинокая вешалка. Еще мгновение – и рядом с ней возник белый клоун, тот самый, несмешной, который открывал представление. Тот самый, чьи глаза показались Кристине живыми на стене автобуса, а сейчас почему-то казались мертвыми.

Клоун снял с себя длинный серый плащ и повесил на вешалку. В мерный стук колес незаметно вплелась тихая, тревожная музыка. Клоун продел одну руку в рукав висящего на вешалке плаща, и вот уже казалось, что эта рука живет самостоятельной жизнью и принадлежит другому человеку. Рука осторожно обняла белого клоуна за талию. Тот вздрогнул, будто не мог поверить, что кто-то к нему прикасается, а затем нерешительно положил свободную руку на плечико вешалки. И вот уже в тумане, теперь поднявшемся до пояса, клоун танцевал с невидимкой в плаще, положив голову ему на плечо. От этой сцены веяло таким пронзительным одиночеством и такой бесконечной тоской по любви и близости, что Кристина вдруг с неудовольствием поняла: в горле образовался ком, а в глазах защипало. На короткий миг она почувствовала себя так, будто это она сейчас там, на арене, и это она танцует с плащом на вешалке, воображая на его месте близкого человека – и отчаянно желая тепла и любви.

О, как же высмеют ее за эти слезы Ольги!

Одной лишь мысли об этом было достаточно, чтобы прогнать непрошеную влагу из глаз – и начисто стереть всю магию представления. Когда Кристина снова взглянула на арену, все, что она увидела, – это несмешного белого клоуна в сером балахоне, который, стоя по колено в уже опадающих клубах искусственного тумана, медленно качался под музыку с вешалкой, на которой висел длинный плащ.

В свист игрушечного поезда и стук колес вкрадчиво вплелась тихая, тревожная музыка – и все больше нарастала. Нарастала не громкостью, а какой-то непонятной энергией, от которой, казалось, начинал вибрировать воздух. Из-под купола шатра на зрительный зал стал стремительно спускаться туман, и вот уже все вокруг было в белых клубах дыма, пахнущего сосновой смолой, тоской и костром.

Белый клоун все танцевал и танцевал со своим невидимым партнером, и эта сцена начала снова завораживать – почти против воли. Но на сей раз Кристина ей не поддалась; она сознательно сделала усилие, чтобы вырваться из незаметно затягивающих ее сетей номера. Задрала голову, чтобы разглядеть установки, которые делают туман, но ничего не увидела. Принялась рассматривать прожекторы и отмечать цветные полосы света, исходящие от каждого. Потом обратила внимание на то, как сильно поцарапаны носки огромных черно-белых туфель белого клоуна; н-да, похоже, дело-то у них в цирке совсем дрянь, костюмчик давно не обновляли.

Поезд издал последний пронзительный гудок, музыка резко оборвалась, погасли все прожекторы, кроме одного, выхватывающего грустную фигуру белого клоуна с вешалкой в обнимку. В полной тишине он снова оглядел зал, и на миг Кристине показалось, что клоун посмотрел прямо на нее. В его глазах смешались усталость, отчаяние, призыв и укор; этот взгляд словно пытался донести Кристине что-то очень важное – и в то же время признавал, что потерпел поражение.

Белый грим, ровным слоем покрывавший лицо клоуна, вдруг стал трескаться, словно старая штукатурка, и, крошась, падать на землю. Под облетевшими кусками грима показывалась ржавая кожа. Кристина вцепилась пальцами в края пластикового сиденья; зрелище осыпающегося кусками лица было невыносимо жутким, и она не понимала, почему никто вокруг не реагирует – не вскрикивает, не закрывает лицо, не вскакивает со своих мест.

– «Колизион», – с неприкрытой горечью сказал некогда белый клоун, чье лицо сейчас было похоже одну большую рану с ржавчиной вместо крови, – и исчез.