On byl titulyarnyj sovetnik,

Ona – generalskaya doch.

Подпольщик Немоловский Косач ни о чем не жалел, даже о Ядзе, даже о сгоревшей памяти. Главное осталось с ним: детство, мать с отцом, родная речь, и его борьба. Месяц май 1939 го исчез без следа – пусть! Прошлое в прошлом, главное – впереди.

* * *

– Говорят, вы оплатили мою операцию, госпожа Фогель? – спросил он у той, что пришла его навестить. – Спасибо! До самой смерти буду помнить, но. Почему? Мы даже не знакомы.

Сероглазая девушка не спешила с ответом. Смотрела странно, словно перед ней на больничной койке лежал мертвец. Антину стало не по себе. Сгоревший навсегда май отозвался внезапной болью. Кажется, он что то потерял, что то очень и очень важное.

– Рада, что вы живы, господин Немоловский, – наконец, ответила она. – Врач сказал, что вы стали самим собой, таким, как были прежде, до контузии. И это очень хорошо. Я оплатила операцию в память о моем друге, смелом, честном и наивном парне.

– А как его звали? – спросил он, потому что промолчать было невозможно. Чья то жизнь оборвалась, а ему повезло. Справедливо? Кто скажет? Но справедливости нет – даже на Последнем поле.

– Как и вас. Антон. Антек.

4

Я выбрал скамейку как раз напротив Шекспира. Тот был занят – смотрел в Вечность, опираясь на какое то подобие гостиничной тумбочки. Памятник был серым, дом за ним – красным с бурым оттенком. Лестер сквер, «Земля Театра», если верить знаку, установленному чуть дальше, за рядом скамеек. Интересно, почему мы встречаемся именно здесь?

В Лондоне скрываться от слежки бесполезно, хотя я честно протолкался битый час в подземке, дважды меняя маршрут. Это в Париже за тобой будет ковылять сыщик из частного агентства. Британские джентльмены не позволят себе такой пошлости, здесь за тобой станет следить сам Вильям Шекспир, пусть он и каменный. Имперская школа, нам у них еще учиться и учиться. Одно хорошо, именно сейчас англичане не станут размениваться на подобные мелочи. Зачем обижать гостя? Я должен вернуться в Вашингтон в хорошем настроении.

Настроение и в самом деле не из худших. С документами для Жака Бенара все решилось, его проводят, сопроводят и встретят. Кажется, мое начальство оценило будущего эксперта по марсианам. А с Люсин мы договорились, если не станет глупить, в самом сердце Структуры заведется маленький и очень полезный червячок с острыми зубками, гусеница, которой предстоит закуклиться в свой срок, чтобы потом выпорхнуть яркой бабочкой. Когда Адди, наконец, сообразит, будет уже поздно.

Осталось еще одно дело, ради которого я и пришел на Землю Театра пред светлы очи Вильяма Шекспира. Хорошо, что сейчас ясный день, вокруг люди, а от снайпера меня надежно защищает памятник.

– Приветствую, босс!

Я поглядел налево, где еще минуту назад не было никого. Консула не узнать, и одет по лондонски, и канадский акцент куда то исчез. Однако на руках, как и прежде, перчатки.

– Добрый день, Консул! Планы на ближайшее будущее у нас такие.

Он слушал, не перебивая, наконец, кивнул.

– Заметано, босс. Я и сам ни с кем кроме вас не стану встречаться. Не то, чтобы я вам особенно верю, все мы люди, все человеки. Но мой Джонни у вас, а я не хочу терять сына. Вы же его не пожалеете, верно?

Джону Рузвельту Перри недавно исполнилось пятнадцать. Славный паренек, мы с ним пару раз вместе сходили на рыбалку. Я поглядел на невозмутимого Шекспира. Кажется, у него что то такое было с Ричардом, третьим по номеру. У того был свой Консул по фамилии Тиррел.

Есть два кровные врага,

Враги покоя и помеха сну.

Я на руки сдаю тебе их, Тиррел, –

Ублюдков тех, что в Тауэре сидят.