Им овладела паника, и он побежал — комическая фигура, похожая на ковыляющую марионетку, — высоко поднимая колени, чтобы поменьше касаться ими мокрого, липнущего снега. Дыхание, вырывавшееся из горла, было похоже на всхлипы.

    Он бежал, почти не разбирая дороги, и чуть не споткнулся о первое тело.

    Это был один из спецназовцев. Он попал в капкан — колоссальный, скорее всего, медвежий, — с такими громадными зубьями, что они разорвали ему ногу повыше колена до самой кости. Кругом на вытоптанном снегу были большие красные пятна — кровь вытекала из раны на ноге и из большой, похожей на второй рот, раны в голове, в задней части маски.

    Второй труп лежал чуть дальше. В отличие от первого — на спине, с широко раскинутыми руками и согнутыми ногами. На его груди расплылось большое кровавое пятно.

    Суворин опустил пистолет, снял перчатки и решил пощупать пульс у обоих, хотя понимал, что это бесполезно: закатав несколько слоев одежды на их руках, добрался до еще теплых, но уже неживых запястий.

    Как ему удалось уложить обоих?

    Суворин оглянулся.

    Наверное, так: он установил на тропе капкан, закопав его в снег, и выманил их на него. Первый каким-то образом его избежал, второй попался — это он, видимо, и кричал; первый вернулся, чтобы помочь, и этот зверь оказался у него за спиной. Хитрость состояла в том, что спецназовцы этого не ожидали. Первого он подстрелил сзади, а разделаться со вторым было легче легкого — это была казнь, и выстрел последовал в упор, прямо в затылок.

    А потом подобрал их автоматы.

    Что же это за существо, в конце концов?

    Суворин опустился на колени возле первого спецназовца и стянул с него маску. Вынул из его уха наушник и вставил себе. Он надеялся что-нибудь услышать, но не было ничего, кроме свиста. Он нашел маленький микрофон, пристегнутый к внутренней стороне запястья убитого.

    — Кретов! — прошептал он. — Кретов! — но услышалтолько собственный голос.

    Снова раздалась автоматная очередь.

    Огонь за стеной деревьев был похож на яркую зарю, и когда Суворин вновь вышел на тропу, он почувствовал жар от горевшего бульдозера на расстоянии в сотню метров. Должно быть, взорвался бензобак, и возникшее адское пламя обдало жаром зимний лес. Машина горела в эпицентре вдруг наступившей весны.

    Спорадически слышались автоматные очереди, но это не был ответный огонь Кретова. Рвались коробки с патронами, оставленные в кабине. Сам Кретов скрюченный сидел на снегу, мертвый, как и его ребята, рядом валялся пулемет. Похоже, его застрелили, когда он устанавливал пулемет. Он уже поставил его на сошки, но не успел достать из коробки ленту с патронами.

    Суворин подошел к нему, взял за руку, и Кретов тут же откинулся на спину. Его серые глаза были широко раскрыты, на розовом лице — гримаса изумления. Суворин не видел раны, точнее, заметил ее не сразу. Мелькнула даже мысль: уж не умер ли этот геройский майор спецназа просто от страха?

    Еще один громкий взрыв заставил его поднять глаза; он увидел, что на него смотрит товарищ Сталин в форме и фуражке генералиссимуса.

    Генсек стоял дальше на тропе около горящей машины, положив левую руку на бедро, а правой поддерживая небрежно вскинутое на плечо ружье. Тень его казалась непропорционально длинной в сравнении с невысоким ростом. Она пританцовывала на подтаявшем снегу.

    У Суворина перехватило дыхание. Они смотрели друг на друга. Сталин зашагал в его сторону. Он маршировал — это было самое точное слово — быстро и вместе с тем без излишней торопливости, размахивая свободной рукой, вскидывая ее до своей бочкообразной груди, слева направо, слева направо.