Они развернулись на Ленинградском проспекте и по другой его стороне поехали назад, к стадиону Юных Пионеров. Такси — старые «жигули», провонявшие потом, — свернуло направо, миновало чугунные ворота и, запрыгав по колдобинам, выехало на футбольное поле. Перед трибуной стояли на снегу несколько машин, а у железной двери с «глазком» выстроилась очередь, главным образом девушки. Вывеска над входом гласила: «Робот».

    Келсо заплатил шоферу сто рублей — немыслимая сумма, объясняемая тем, что он не договорился о це-не, когда садился в машину, — и не без страха проследил за тем, как красные огоньки запрыгали по неровной дороге, свернули с нее и исчезли. Оглушительный грохот приливной волной пронесся над деревьями по фосфоресцирующему небу и покатился дальше над белевшим в темноте футбольным полем.

    — Три — два, — сказал мужчина с австралийским акцентом. — Игра окончена.

    Он вытащил из уха маленькую черную кругляшечку и сунул в карман.

    — Когда открывают? — спросил Келсо у стоявшей рядом девушки, и она повернулась к нему.

    Девушка была поразительно красива — большие черные глаза и широко расставленные скулы. В черных волосах застряли снежинки.

    — В десять, — сказала она и, просунув руку под его локоть, прижалась к нему грудью. — Угостите сигареткой?

    Он дал ей сигарету и взял сам — головы их соприкоснулись, когда они прикуривали. Вместе с дымом Келсо вдохнул аромат ее духов. Оба распрямились.

    — Одну минуту, — сказал, улыбнувшись, Келсо и отошел от девушки.

    Она улыбнулась в ответ и помахала ему сигаретой. А Келсо пошел по краю поля — курил, смотрел на девушек. Неужели они все проститутки? На вид не скажешь. В таком случае кто они? Большинство мужчин были иностранцы. Русские выглядели богатыми. Машины были большие, немецкие, кроме одного «бентли» и одного «роллс-ройса». В них сидели мужчины. В «бентли» на заднем сиденье вспыхивала, как уголек, и исчезала красная точка — кто-то курил большущую сигару.

    В пять минут одиннадцатого дверь открылась — желтый свет, силуэты девушек, облачка их душистого дыхания. Как праздник на снегу, подумал Келсо. А из машин стали вылезать большие деньги. О том, насколько большие, можно было судить не только по шубам и драгоценностям, но и по тому, как держались их владельцы, проходя мимо очереди к двери, и по количеству охраны, которую они оставляли снаружи. Очевидно, оружие в этом заведении разрешалось иметь лишь хозяевам, и Келсо счел это хорошим знаком. Он прошел через металлоискатель, затем какой-то бандитского вида человек проверил с помощью детектора его карманы — нет ли наркотиков. Входная плата составляла пятьдесят долларов, платить можно было в любой валюте, после чего вам ставили на кисть фиолетовую печать и давали талон на одну порцию выпивки.

    Винтовая лестница вела вниз, в темноту, насыщенную дымом и разрезаемую бегающими лучами, там стеной стояла техномузыка, оглушавшая до тошноты. Несколько девушек апатично танцевали друг с другом; мужчины стояли, пили, смотрели. Смешно было даже думать, что угрюмый Папу Рапава может появиться здесь, и Келсо тут же повернулся бы и ушел, но ему захотелось выпить, да и бросать на ветер пятьдесят долларов ни к чему. Он отдал бармену свой талон и получил бутылку пива. И, словно что-то вспомнив, поманил уже отошедшего бармена.

    — Рапава, — произнес он.

    Бармен сдвинул брови и приложил руку к уху, Келсо пригнулся к нему.