Он снял пальто и принялся орудовать киркой, как в свое время на огороде отца в Грузии, — широко взмахивал ею над головой, глубоко погружая острие до самого древка. Раскачав острие, он вытаскивал его из земли, снова вздымал кирку над головой и опять опускал.

   Трудился он в маленькой вишневой рощице при свете «летучей мыши» — фонаря, повешенного на ветку, — трудился с бешеной скоростью, зная, что за его спиной, невидимый в темноте, сидит на каменной скамье Берия и наблюдает за ним. Вскоре Рапава так взмок, что, несмотря на мартовский холод вынужден был приостановить работу и, сняв пиджак, закатать рукава. Рубашка сзади прилипла к спине, и он невольно вспомнил людей, которые вот так же трудились, а он стоял с винтовкой и следил за ними. Это было летним днем, и работали они в лесу, а потом покорно ложились лицом вниз на свежевырытую землю. Он вспомнил, как пахла влажная земля, какая сонная тишина стояла в жарком лесу, и подумал, как холодно будет, если Берия прикажет ему сейчас лечь на землю.

   «Не копай такую широкую яму, — раздался голос из темноты. — Это же не могила. Только придумываешь себе лишнюю работу».

   Немного погодя Рапава стал менять инструменты: лопатой выбрасывал пласты земли, потом спрыгивал в яму и киркой углублял ее. Сначала края ямы доходили ему до колен, потом до талии и под конец — до подмышек; тут над ним появилась лунообразная физиономия Хозяина. Берия похвалил его, сказал, что хватит, и не как-нибудь, а с улыбкой протянул руку и помог выбраться из ямы. И в этот момент, ухватившись за пухлую руку Хозяина, Рапава преисполнился к нему такой любви, такой благодарности и преданности, каких никогда больше ни к кому не испытает.

   Рапава помнит, как они, словно два товарища, взялись за длинный металлический ящик для инструментов и опустили его на дно. Потом забросали землей, плотно ее утрамбовали, и Рапава заровнял яму лопатой, а потом забросал сухими листьями. Когда они пошли по лужайке к дому, небо на востоке начало светлеть.

   Келсо с Рапавой опустошили все бутылочки. И тогда старик вытащил из-за пазухи помятую жестяную флягу, где оказалась домашняя водка с перцем. Одному богу известно, из чего она была приготовлена. Вполне возможно, что из шампуня. Рапава понюхал ее, чихнул, затем подмигнул и налил Келсо полный стакан маслянистой жидкости. Она была сизого цвета, и Келсо почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.

   — Итак, Сталин умер, — сказал он. Ему не хотелосьделать глоток. Язык у него еле ворочался, и слова сливались. Челюсть будто одеревенела.

   — Сталин умер. — И Рапава горестно покачал головой. Потом вдруг подался вперед и чокнулся с Келсо: — За товарища Сталина!

   И они выпили.

   Итак, Сталин умер. И все помешались от горя. Все, кроме Берии — он произнес речь на Красной площади перед тысячами истерически рыдавших людей так, точно читал объявление на железнодорожном вокзале, а потом ну и хохотал же с ребятами!

   Об этом пошел слушок.

   А ведь Берия был мужик умный, куда умнее тебя, парень, он тебя как миленького проглотил бы на завтрак. Но все умные люди делают в жизни одну ошибку: они считают, что остальные — дураки. А дураки-то не все. Просто остальным нужно больше времени.

   Хозяин рассчитывал властвовать двадцать лет. А продержался всего три месяца.

   Одним июньским днем, около полудня, Рапава дежурил с обычной командой — Саркисов, Надария, Думбадзе, — когда вдруг заговорили, что в Кремле созывают чрезвычайное заседание Президиума под председательством Маленкова. И поскольку заседание должно было происходить в кабинете Маленкова, Хозяин не придал этому значения.