Поэтому он сел в машину и поехал на заседание без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом и в поношенном костюме. Зачем утруждать себя и надевать галстук? День жаркий, Сталин умер, в Москве полно девочек, и он будет властвовать двадцать лет.

   Вишневые деревья в глубине сада уже отцвели.

   Они подъехали к зданию, где находился кабинет Маленкова, и Хозяин пошел наверх, а они все разместились в приемной у входа. И вот один за другим стали прибывать заправилы, все те, над кем Берия смеялся за их спиной: старый каменножопый Молотов, и этот толстый крестьянин Хрущев, и маленький Ворошилов, и, наконец, маршал Жуков, этот надутый павлин, весь в лентах и жестянках. Все они поднялись наверх, и Надария, потирая руки, сказал Рапаве: «А теперь, Папу Герасимович, сходи-ка ты в столовку и принеси нам кофейку».

   Время шло, и Надария не раз ходил наверх проверить, что там происходит, и, вернувшись, всякий раз говорил: «Совещаются». Опять-таки — ну и что? Ничего необычного: Президиум частенько заседал часами. Но время подошло к восьми, начальник охраны стал тревожиться, а в десять, когда на дворе наступили летние сумерки, велел всем подняться с ним наверх.

   Они вломились, невзирая на возражения маленковских секретарш, в большую комнату. Там было пусто. Саркисов кинулся к телефонам — они были отключены. Один из стульев лежал опрокинутый, и на полу возле него валялись смятые бумажки — на каждой рукою Берии красными чернилами было написано одно слово: «Тревога!»

   Они могли бы, наверно, посражаться за Хозяина, но что бы это дало? Его поймали в ловушку, засада была устроена Красной армией. Жуков даже вывел танки — двадцать «Т-34» стояли позади дома Хозяина (об этом Рапава узнал позже), а Кремль заполнили броневики. Так что всякое сопротивление было безнадежно. Ребята и пяти минут не продержались бы.

   Их тут же разделили. Рапаву увезли в военную тюрьму на северной окраине города, где его били до полусмерти, обвиняя в том, что он поставлял Хозяину несовершеннолетних: ему предъявили показания свидетелей, фотографии жертв и, наконец, список из тридцати имен, который Саркисов (этот громила Саркисов — ничего себе выносливый парень!) написал на второй день своего пребывания в тюрьме.

   Рапава же не рассказал ничего. Его тошнило от всего этого.

   Потом как-то вечером, дней через десять после переворота (а Рапава всегда будет считать это переворотом), его залатали, вымыли, дали чистую тюремную робу и повели в наручниках в кабинет начальникатюрьмы на встречу с большой шишкой из министерства государственной безопасности. Это оказался жесткий на виа здоровенный бугай лет сорока с лишним — сказал, что он замминистра и хочет поговорить о личных бумагах товарища Сталина.

   Рапаву наручниками приковали к стулу. Охранников отослали из комнаты. Замминистра сел за стол начальника тюрьмы. На стене за его спиной висел портрет Сталина.

   Какое-то время замминистра разглядывал Рапаву, затем сказал, что у товарища Сталина в последние годы появилась привычка делать записи, чтобы ничего не забыть при своей огромной загруженности. Иногда он писал на обычных листах бумаги, а иногда в черной клеенчатой тетради. Об этих записях знали лишь некоторые члены Президиума, а также товарищ Поскребышев, многолетний секретарь товарища Сталина, которого предатель Берия недавно засадил по ложному обвинению. Все свидетели утверждают, что товарищ Сталин держал эти записи в своем кабинете в личном сейфе, ключ от которого был только у него.

   Замминистра пригнулся и впился черными глазами в лицо Рапавы.

   После трагической кончины товарища Сталина делались попытки найти этот ключ.