— Значит, капитан меня предал? Но это немыслимо.

 — Он вас не предавал.

 — В чем же дело?

 — Во всем виноваты его часы.

 — Часы?

 — Да, я перевел их на час вперед.

 — Но как?

 — Как обычно переводят стрелки, повернув колесико. Мы болтали, он сидел рядом, я рассказывал интересные истории. Клянусь вам, он даже ничего не заметил.

 — Браво, браво, здорово придумано, запомню на будущее. Но как же часы, висевшие на стене в каюте?

 — О, с ними было гораздо сложнее, ведь я лежал со связанными ногами, но матрос, охранявший меня в то время, как отсутствовал капитан, не отказался чуть подтолкнуть стрелки.

 — Он? Что вы говорите? Он согласился?

 — Так ведь он не понимал же всей важности своего поступка! Я сказал, что мне во что бы то ни стало нужно успеть к первому поезду на Лондон, ну и… он дал себя уговорить.

 — За что получил…

 — За что получил маленький подарок… который, кстати, этот прекрасный человек собирался честно передать вам.

 — Какой подарок?

 — Пустячок.

 — Что же именно?

 — Голубой бриллиант.

 — Голубой бриллиант?

 — Да, фальшивый, тот, на который вы подменили бриллиант графини, она сама дала его мне.

 Ответом был внезапный и бурный взрыв смеха. Люпен даже зашелся, на глазах выступили слезы.

 — Боже, как смешно! Мой фальшивый бриллиант отдали матросу! А капитанские часы! А стрелки стенных!

 Никогда еще Шолмсу не казалось, что борьба между ними достигла такого накала. Могучий инстинкт подсказывал ему, что за этой напускной веселостью скрывается напряженная работа мысли, чрезвычайное напряжение всех сил и возможностей сидящего напротив человека.

 Понемногу Люпен подходил все ближе и ближе. Англичанин отступил и словно невзначай опустил руку в жилетный карман.

 — Три часа, господин Люпен.

 — Уже три? Какая жалость! А мы так повеселились!

 — Я жду вашего ответа.

 — Ответа? Боже, какой же вы требовательный! Значит, партия приближается к концу. А ставкой — моя свобода?

 — Или голубой бриллиант.

 — Идет… Ваш первый ход. Что будете делать?

 — Пойду королем, — ответил Шолмс, выхватив револьвер и стреляя.

 — А у меня очко! — взмахнул кулаком Арсен.

 Шолмс выстрелил в воздух, желая позвать на помощь Ганимара. Ему казалось, что вмешательство инспектора стало необходимым. Но удар пришелся прямо в живот — Шолмс побледнел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался возле камина, мраморная плита пришла в движение… Но поздно! Дверь отворилась.

 — Сдавайтесь, Люпен… А не то…

 Ганимар, по-видимому оказавшийся гораздо ближе, нежели предполагал Люпен, Ганимар стоял на пороге, а за ним десять, двадцать человек толкались, спеша на помощь. Это были здоровые парни, при малейшем сопротивлении они, не раздумывая, убили бы его, как собаку.

 

Спокойный, он махнул рукой.

 — Уберите свои лапы. Я сдаюсь.

 И скрестил на груди руки.

 

 

Наступило минутное замешательство. В опустевшей комнате с оторванными обоями слова Арсена Люпена отдавались, как эхо.