— У него нет табуна, — вспыхнул Аслан.

— Не сердись, Аслан, — усмехнулся Давлет-хан. — Нет табуна у отца, будет у сына. Но ведь чтобы выбрать самое хорошее, надо выбирать из многого. У тебя пока нет многого, а у меня большой табун самых лучших лошадей Кавказа. Слушай старшего, юноша. Не спеши слишком во мнениях и желаниях… Давай же, посмотрим твоего «лучшего». Ведь говорят издавна горцы: не знаю — одно слово, а знаю, видел — тысяча слов. Посмотрим твоего «лучшего»…

Аслан видел, как жадно загорелись глазки Давлет-хана при виде красавца-коня, как толстые пальцы его стали в нервном нетерпении поглаживать седые усы, но змеиный рот сказал совсем другое:

— Слушайся всегда старших, юноша, и будут у тебя табуны лучших коней. Действительно, лучших коней. Этого же ты поспешил так назвать. Теперь вижу, что поспешил… Скажу тебе, что коня ты привел негодного. Сам погляди. Голова у него, как у черкеса. Видишь «клюв ворона»? А пятна на гриве и хвосте, как у трамовской породы. Да вот и на морде — белая метка. Нет, Аслан, дурного коня ты привел. Ночью угонял? Плохо смотрел?

Аслан не отвечал, только глаза его сузились, как у калмыка, талия, казалось, еще туже стянулась поясом, а широкая грудь чаще заходила от возбужденного дыхания. Меченый почуял волнение Аслана и задрожал каждой жилкой под тонкой кожей, заходил в поводу, став от этого еще прекраснее.

— Разве взять его коляску возить? — говорил задумчиво Давлет-хан, таращась изумленно дальним от Аслана глазом на Меченого. — Только из уважения к твоему роду Аслан и учитывая твою неопытность в этом деле, дам тебе за этого… сорок рублей. Что молчишь, Аслан? Кто тебе за него больше даст?

— За такого коня, которому цены нет, даешь, как за барана? — спросил Аслан сквозь зубы, к концу вопроса переходя почти на шипение. — Хочешь меня, Аслана Мидоева, обмануть?

Кулак Аслана уже разжался у пояса, но неожиданно юноша успокоился, даже легкая улыбка скользнула по его губам.

— Ты назвал свою цену, Давлет-хан, — спокойно сказал он. — Я выслушал и не согласился. Я уезжаю, и конь останется со мной. Значит, такова воля Аллаха.

Меченый будто услышал, что остается с Асланом, весело ржанул, но Давлет-хан не улыбнулся в ответ, а злобно оскалился.

— Ты говоришь с самим Давлет-ханом, юноша. А знаешь ли ты, что может сделать с тобой Давлет-хан? Или ты еще веришь в свободных джигитов? Ты думаешь, что чеченцы так и будут всю жизнь скакать по горам, орать шакалами и красить бороды? Ошибаешься, юноша, разве ты не видишь, как быстро меняется все на Северном Кавказе? Во Владикавказ приходит теперь «огненная почта», как вы ее называете, чеченская нефть продается и покупается. Все теперь продается и покупается, в том числе и твоя свобода джигита. Ты понял меня, мальчишка? Я мог бы вышвырнуть тебя за ворота, мог бы сдать тебя, конокрада, властям. Ведь ты украл уже не одну лошадь, Аслан. Так? Но Давлет-хан — добрый человек, уважающий законы гостеприимства, прощающий тебе глупость молодости… Я даю тебе деньги. Даже больше, чем обещал. Вот тебе пятьдесят рублей и пусть Аллах укажет тебе верный путь в этой жизни…

Давлет-хан протянул ему несколько бумажных ассигнаций, но Аслан сделал только легкое движение рукой, сверкнул клинок кинжала, и в руках князя оказались аккуратно, по самые пальцы, отрезанные кусочки купюр. Это был не удар, так вскидывается вверх рука в лихом горском танце. Вот и сейчас закружились в воздухе, будто танцуя, бумажные ассигнации.