— Генерал Петр Матвеевич долго думал… — манкурт обрадовался, что его убью не тотчас. — Назвать современным политическим деятелем, как бы не корректно, вот мы ему и посоветовали, сэр.

— Кто это «мы»?

— Мы, манкурты… сэр, — бодро сообщил американец, — перешедшие на сторону российской власти.

— Чего — о-о… страшно удивился Берзалов. — Вашу — у-у… Машу — у-у! Какой власти?

— Российской… — упавшим голосом сообщил пиндос, решив, что из‑за плохого знания русского языка сморозил не то.

— А кто у нас российская власть?

— Командор Грибакин, сэр? — уверенно заявил манкурт.

— Так — к-к… значит, вы ему посоветовали насчёт Хусейна?

— Да… сэр… — очень тихо признался пиндос, не понимая, где прокололся.

— Так вы же сами же, насколько помню, и угробили этого самого Саддама? — грозно сказал Архипов.

— В этом я не разбираюсь, сэр, — ещё тише ответил манкурт. — Это политика, моё дело маленькое: бегай и стреляй.

— Да он наглец! — возмутился Архипов. — Строит из себя святошу, — и хотел его ударить.

— Подожди, — отстранил его Берзалов. — Что такое Комолодун? — спросил он, присев над манкуртом. — Только не ври, а то зарежем.

— Живое воплощение отца и сына на земле, сэр, — не моргнув глазом, ответил манкурт.

Так, обречённо подумал Берзалов, надо было другого оставлять, этот тоже свихнулся.

— Уходим! — скомандовал он, вспомнив о Гаврилове. — Времени в обрез!

— А с ним что делать?.. — спросил Архипов.

— Допросим по дороге.

— Ну да… — проворчал Архипов. — Тащи его на себе.

Берзалов хотел уже было по привычке возмутиться, начал со своей любимой присказки: «Вашу — у-у Машу — у-у!..», но локальная связь вдруг ожила, и он услышал взволнованный голос капитана Русакова:

— Заправились солярой под завязку. Ждём вас.

— Возвращаемся, — нервно ответил Берзалов. — Быстро возвращаемся!

У него возникло ощущение, что он пропустил в этой жизни что‑то важное, касающееся их всех, без исключения, но пока даже не понял, что именно, да и Спас, нет, чтобы подсказать по старой дружбе, всего лишь прокомментировал ядовито, намекая, что время убежало безвозвратно и уже ничего не вернуть: «Гляди, гляди, засуетился, растяпа». Эх, дать бы тебе в глаз, подумал Берзалов, да не получится, и они побежали назад.

* * *

Между тем, Гуча и Бур страшно напились. Да и то: кто выдержит без закуски на одних нервах по литру наркоза? Говорят, какой‑то китаец выдерживал каждый день, не пьянея, в течение шестидесяти пяти лет, но ни Гуча, ни Бур таковыми не являлись и такими свойствами печёнок не обладали. Вот и отключились. Гуча ещё что‑то бормотал насчёт тяжёлой и мрачной жизни в глубокой разведке, а когда заметил, что Бур ему отвечать перестал и что он уже с полчаса разговаривает сам с собой, то страшно удивился, почал новую бутылку с наклейкой, на которой значилось: «Сhase». Отпил прямо из горлышка. Но то ли предыдущим напитком испортил себе чувство прекрасного, то ли ещё что, однако самая лучшая водка в мире, произведенная во вражеской Англии ручным способом из картошки, показалась ему хуже самого низкопробного самогона из опилок.