Леня (обнимая ее и вытирая ей своим носовым платком глаза и нос.) Эх ты, моя принципиальная!

Опускается занавес спектакля. На стене плакат: «Достойно сдадим экзамены на аттестат зрелости!» Высокий школьник и два маленьких школьника стоят у правой кулисы. Высокий заглядывает в скважину двери, за которой идут экзамены. Маленькие тоже пытаются заглянуть.

Высокий (отталкивая мальчиков). Тсс! Чтоб тихо было. А то совсем прогоню!

1-й школьник. Ну, дай посмотреть.

2-й школьник. Хоть одним глазком.

Высокий. Кшш!

1-й школьник. Такой большой, а подглядывает!

Высокий. Вы чего? Экзамена не видели?

2-й школьник. Так это ж государственный.

Высокий (делится своими наблюдениями). Пьет… воду…

1-й школьник. Кто? Кто пьет воду?

Высокий. Секретарь райкома… Ишь улыбается…

1-й школьник. Кто? Кто улыбается?

Высокий. Директор. Борис Иванович тоже… улыбается… Тсс! Кончил… Листовский кончил. Кладет билет. (Вскакивает и бежит.)

Мальчики за ним.

Школьники. Что? Что такое?

Высокий. Костров идет!

Школьники убегают. Входит Валентин, за ним Костров.

Костров. Подожди, Листовский!

Валентин. Что?

Костров (протягивая ему руку). Дай руку! Знаешь, я часто бываю на экзаменах, но даже от студентов не слыхал такого. Молодец! Здо́рово! Особенно понравилось мне, как ты охарактеризовал патриотизм советского человека. Как-то по-своему, искренне и убедительно. Я даже разволновался.

Валентин. Спасибо.

Костров. Ты что? Вроде и не радуешься?

Валентин. Как может радоваться человек, который потерял самое дорогое…

Костров. А-а!

Пауза.

А не случилось ли так, что человек только тогда и понял, что у него самое дорогое, когда потерял его?

Валентин (не сразу). Случилось.

Костров. Тогда я рад за этого человека. (Обнимает Валентина за плечи и идет с ним к выходу.) Ты понимаешь, Валентин, такой человек, если он действительно понял, что́ у него самое дорогое, самое главное, — будет за это бороться.

Костров и Валентин уходят. Входит Леня, за ним Гера.

Леня. Уже?

Гера. Уф! Я как зарядил, так и трещал без остановки, пока вся обойма не кончилась.

Леня. Страшно, правда? Глянешь на комиссию — и обомрешь. Секретарь райкома даже приехал. А добавочных тебе не задавали?

Гера. Хватит и основных.

Леня. Герка, скажи по совести, как я отвечал?

Гера. Честное комсомольское, здорово. С таким жаром, и все даты правильно. Борис Иванович просто таял. За пять ручаюсь.

Леня. Да… а письменная?

Входит Женя и, улыбаясь, подходит к мальчикам.

Ну как, Евгений?

Женя. Кажется, благополучно. (Проходит.)

Вбегает Ваня.

Ваня. Ты куда, Жень?

Женя. Спать, спать, спать… (Уходит.)

Ваня. Вы бы слышали, ребята, как он отвечал! Бледный, глаза горят, как у Медного всадника…

Леня. Ну, чего ты лапти плетешь?

Ваня. Ничего я не плету. Как у Евгения из «Медного всадника». Вы бы послушали, как он рассуждал о Печорине. «Человек, говорит, не может жить в одиночестве. Трагедия Печорина — в одиночестве». Ну и еще что-то в этом роде! Задали ему два-три вопроса — ответил как из пушки!

Гера. Ну, а сам-то ты ответил?

Ваня. Я? Как из пушки.

Проходит Тамара. Мальчики переглядываются и окружают ее.

Гера. Тамара, Тамарочка! Скажите, что у нас по письменной литературе?

Тамара.