«И все же… никто из нас не может возразить против того, что любить трудно, а часто и невозможно, – думала Джоэль в Колесе. – Тем хуже для бетан, конечно. Надо же представить себе такое: надеяться научиться любви у чуждой и едва ли цивилизованной расы? Неужели в этом отчасти причина – кроме общей наклонности к голотевтике – того, что я ощущаю такую близость с Фиделио?»

Скрипнула дверь.

– Входи, – сказала Джоэль и более чем обрадовалась, увидев гостя. Не только потому, что она только что думала о бетанине. В скучной и функциональной комнате, которую отнюдь не оживляли окрашенные пастелью стены, он был твердым свидетельством того, что реальность не ограничивается этим помещением.

– Buenos dias, – приветствовал ее Фиделио хрипловатым гортанным голосом, которым его порода говорит на суше. Присвистывающие обертоны затрудняли понимание слов.

– Bienvenido, – отвечала она и предложила ему перейти к природной речи бетан, предназначавшейся для воздуха, сообщив, что будет отвечать по‑испански. Без компьютеризованного декодирующего оборудования она не способна была воспроизводить вокабулы бетанина и не хотела спускаться вместе с ним в лабораторию, чтобы разговаривать в присутствии часового, дежурившего в холле. Если разговор потребует фраз на его языке, она может написать их. Конечно, без голотевтического блока Джоэль обладала ограниченными познаниями. Языки содержали в себе больше непонятных нюансов, чем умел осилить ее мозг без внешней поддержки. (Придворный «язык» был еще хуже, как с точки зрения понимания, так и произношения.) Однако, если речь зайдет не о слишком сложных вопросах, она справится.

– Ты занята, интеллектуальная самка? – вежливо поинтересовался бетанин. – Я не стал бы нарушать сонную логику. – Этим словосочетанием Джоэль передала некую концепцию – не слишком удовлетворительное определение, на ее взгляд, подходило лучше, чем «медитация», «философические раздумья», или просто «мечтания».

– Нет, мне просто нечего делать, и я расстроена этим, – заверила его Джоэль. – А как ты? Я не видела тебя… уже не помню с каких пор. Время не имеет смысла в этом проклятом месте.

– Я был в бассейне, – проговорил он. Еще на борту «Эмиссара» биологи предупреждали, что Фиделио ослабнет и умрет, если не сможет проводить по несколько часов в неделю в воде своего родного моря. Состав ее не вполне совпадал с жидкостью, наполнявшей океаны Земли, однако ничего экзотического тоже не было; любая химическая лаборатория могла легко представить все необходимые ингредиенты. Нужные вещества доставили с корабля в Колесо и соорудили бассейн. Торговля солью между прибрежными континентальными обществами и расположенными в глубинах суши определила значительную часть бетанской истории.

– Тебе это полезно, – отвечала Джоэль, понимая, насколько неадекватны эти слова. Гибель Фиделио была бы трагедией для обоих видов и, быть может, не только для них. Кроме того, он был ласков и мудр и стоил миллиона Айр Квиков.

«Но мы потеряем Фиделио, когда у него окончится пища», – вспомнила Джоэль. Рожденные землей ткани не могли пропитать бетанина и по большей части были для него ядовиты. Экспедиция прихватила с собой на обратный путь годовой запас еды для Фиделио, главным образом в сушеном и замороженном виде. Все считали, что Союз откроет регулярное сообщение с Бетой задолго до истечения этого срока.

Джоэль была не из нервных, но сейчас вдруг ощутила ярость. Пытаясь найти покой, Джоэль разглядывала бетанина, опускавшегося на ноги и хвост перед ее креслом. Она всегда подмечала в нем нечто особое – какое‑нибудь движение или очертание, – достаточно тонкое, которое нельзя было заметить с первого взгляда.