Хочу увидеть Себастьяна, пока он не уехал. Мне все равно, что скажет мама. Мне все равно, чего требуют догмы СПД.

В конце концов, это не моя религия.

Во время ланча за территорию школы выходить запрещено, только это правило никто не соблюдает. Кампус окружен ресторанами быстрого обслуживания, вроде «Дель Тако» , «Панды Экспресс»  и «Питы Пита» . За пять учебных дней в неделю мы четырежды бегаем перехватить что то нехитрое.

Если честно, я в курсе, что основной предмет у Себастьяна – английская литература (тут индукции с дедукцией особо не требуется), а еще знаю – он сказал мне в библиотеке, – что ему нравится бывать в университетском Центре искусств Харриса , потому что там тихо.

Сегодня во время ланча я заказываю в «Панде Экспресс» две порции еды.

До переезда в Юту я слышал о СПД от людей, которые, похоже, никогда не имели с этой церковью ничего общего. «Они выдают дочерей замуж в двенадцать! Они многоженцы!»

И первое, и второе – ерунда, полигамию, кстати, запретили в 1890 году. Благодаря маме я понимал, что мормоны – просто люди, и думал, что мормонские подростки ничем не отличаются от своих сверстников из Пало Альто. Самое невероятное то, что они отличаются. Еще как! В плане лоска они похожи на верх кривой Гаусса: чистенькие, одежда скромная – такие опрятные преопрятные.

На мне джинсы, дранные лишь местами, и старенькая футболка фаната «Соушл дисторшн»  поверх синей термомайки. Понятно, что появиться в таком прикиде в кампусе Университета Бригама Янга – все равно что натянуть пурпурный костюм цыпленка и лунной походкой пройтись по двору. Семестр только начался, и у главного студенческого центра проходит какая то молодежная программа. Вокруг много длинных юбок, скромных рубашек, гладких, аккуратно постриженных волос и искренних улыбок.

Несколько парней играют с фрисби, один роняет тарелку и беззлобно орет: «Черт тебя дери!»

Три девчонки играют в ладушки и сами себе подпевают.

Университет Бригама Янга именно такой, каким представлял его я, и, наверное, такой, каким надеялись увидеть его основатели сто сорок лет назад. Он через дорогу от средней школы Прово, а кажется, что в другой вселенной.

В Центре искусств Харриса на удивление темно и тихо. Современная архитектура создает обстановку, больше подходящую суровым технарям, чем любителям изящных искусств. С верхних этажей, как в прямоугольной раме, открывается вид на первый этаж. Каждый звук – мои шаги по мраморному полу, ропот голосов – эхом разносится по всему атриуму.

На втором этаже Себастьяна не видно ни в креслах, ни за маленькими письменными столами. Крепкий задним умом, я понимаю, что пакет с едой – чудовищная самонадеянность. Интересно, тут есть скрытые камеры? Интересно, появятся ли университетские секьюрити, чтобы распознать во мне постороннего, деликатно выпроводить из Центра, пожелать доброго пути и пообещать молиться за меня, когда отпустят у границы кампуса?

Через пару минут на третьем этаже я собираюсь заесть стресс азиатской едой сомнительной аутентичности, когда замечаю пару красных адидасов, выглядывающих из под письменного стола.

Я подхожу ближе и заявляю, что готов поделиться «самым нездоровым ланчем на свете».

Себастьян вздрагивает, и, пока оборачивается, я молю небеса повернуть время вспять, чтобы я не совершал таких глупостей. В начале этого учебного года девятиклассница сунула мне конверт, потом буквально сбежала от меня. В полном недоумении я вскрыл конверт. На ноги мне посыпались блестки. Петельчатым почерком и целой россыпью стикеров девушка сообщала, что мы с ней созданы друг для друга. Я даже имени ее не знал, пока не прочитал в конце странички: Пейдж, с блестящим стикером сердечком вместо галки над Й. Лишь тогда я понял, что четырнадцать лет – это совсем детское детство.