Владыка Персии знал, что русские пожаловали к нему без верительных грамот, потому не стал выслушивать Муравина и, как только тот повалился на колени, спросил:

— Здорова ли императрица русская?

— Слава Богу, ваше величество, русская государыня изволит жить и здравствовать во благо больших и малых народов.

— Императрица ваша околела, — сказал шах, криво усмехнувшись.

Муравин от неожиданности вскинулся, чуть было не встал с колен, а по рядам сидящих в зале прокатился лёгкий говор от любопытства и недоумения. Шах немного помолчал и вновь заговорил, наливаясь высокомерием:

— Вы, русские, живёте, как и лесу, — ничего никогда не знаете, а мне о смерти вашей государыни с прошлой пятницы известно. Бедные люди, трудно вам будет без неё… О Хиве поговорим, когда новый государь в России появится и послов ко мне пришлёт… — Надир-шах жестом руки дал понять распорядителям приёма, что аудиенция закончена. Два дюжих гулама бросились к Муравину и очень вежливо подняли на ноги. Только тут он опомнился, что не сказал самого главного, и от волнения хриплым голосом прокричал:

— Ваше величество, у туркмена Арслана имеется фирман от русской царицы! Сей туркмен сидит в зиндане вместе с двумя нашими офицерами. Он направлялся к вашему величеству, дабы копей особой породы у вас купить!

— Шах конями не торгует! — сердито выкрикнул Тахир-хан, желая угодить повелителю Персии, но только вызвал гнев.

— Длинные языки я вырываю, Тахир-хан, но милую тебя на первый раз. Иди и приведи сюда туркменца с его царским фирманом…

Тахир-хан опрометью бросился из залы, а Надир-шах принялся расспрашивать толмача, затем поднялся с тахты и удалился в боковую комнату. Телохранители отправились за ним.

Все притихли и замерли, не смея даже кашлем или покряхтыванием нарушить напряжённую тишину. Надир-шах тем временем стоял в боковой комнате под высоким оконцем, в которое струился двумя лучами дневной свет, и неторопливо пил шербет. Он забыл о наполненной сановниками и хивинцами зале и думал о послании русской царицы. Ему было неприятно сознавать, что письмо её отправлялось при жизни, а когда Надир— шах получает послание — она уже мертва. Надир был очень жесток и не боялся смерти — он привык к ней. Но он был суеверен: ему подумалось, что на листе мёртвой царицы, наверное, затаилась хитрая смерть. Нет, шах не возьмёт в руки фирман околевшей императрицы…

Шорох одежды заставил его оглянуться: в комнату вошёл Тахир-хан и, склонившись, доложил, что туркменец с фирманом доставлен пред очи его величества. Надир-шах неспеша вышел в залу и вновь поднялся на тахту. Оглядывая сидящих внизу, он остановил взгляд на Муравине и Арслане, которые стояли на коленях, касаясь друг друга плечами.

— О каких лошадях просит русская императрица? — спросил Надир-шах. — Где её послание?

Шаху подали на золотом подносе изрядно помятый и залепленный свиток. Он не взял его, а покосился на садящего за плечом толмача и тихонько повелел:

— Возьми и прочитай, о чём она просит…

Толмач развернул свиток, бегло прочёл послание и смущённо выговорил:

— Ваше величество, письмо русской императрицы писано ко всем владетелям земель, лежащих ниже. Арала…

Надир-шах брезгливо усмехнулся, вероятно, желая на этом закончить аудиенцию, но любопытство взяло верх.

— Сколько коней она просит?

— Она просит десять туркменских скакунов, которых называет небесными, и прислала за них со своим сейисом десять золотых слитков.

У Надир-шаха на лице не дрогнул ни один мускул: золотом его не удивишь, он из одной Индии вывез его целый караван. Но его удивила щедрость русской царицы.

— Где золото русской императрицы? — спросил Надир-шах, направив испытующий взгляд на Арслана.