— Где ваш русский хлеб для моих воинов, где кони для них? Я один воюю против вассалов турецкого султана, я один преследую Дауд-бека по кавказским горам… Я теряю коней, и у меня нет продовольствия, а Россия не может дать моим солдатам даже чёрную корку хлеба! О, Аллах, где справедливости…

Голицын ушёл от Надир-шаха оплёванный и угнетённый мыслью: «Войны с шахом не миновать, если не выполним всех его притязаний!» Тут же велел готовить шкоут к отплытию, и рано утром подался в Астрахань, развернув паруса против холодного северного ветра. В России, уже, по всему видно, выпал снег. Подумал Голицын с тревогой: «Назад морем не вернёшься — замёрзнет. Не пришлось бы добираться на лошадях, а то и хуже — верблюдах?!» Пожалел князь, что сменил губернаторскую службу на дипломатическую: «Татищеву-то, небось, спокойней живётся». С палубы князь рассматривал в подзорную трубу дагестанский берег: поначалу видел лишь голые скалы да облака над ними, а ближе к Астрахани показались вдали движущиеся кончики и пешие. То ли шах полки свои подтягивал к Астрахани, то ли всё ещё терские казаки, не успевшие оставить крестовый перевал, продвигались к Кизляру. В Астрахани, когда ступил со шкоута на дощатый помост, сразу и выяснил, что за люд прёт недуром на север. Вице-губернатор, выслушав Голицына, сообщил со вздохом:

— Гиблое дело, ваше превосходительство. В вашу бытность губернаторства сих мест андреевцы, аксайцы и костиковцы требовали в случае нашествия персов переправить их вместе с детьми и жёнами за Терек — вот и пошли они, не дожидаясь приказа… Но это ли главное? Беда в ином: посольство шахово из Петербурга возвращается, в Астрахани ныне сидит, как бы не зазимовало — корми их тогда, а самоим жрать нечего. Дюже недовольны персюки — не сладилось у них дело с царским двором, едут не солоно хлебавши. Слонов отдали, коней породистых, а взамен одни обещания…

— Татищев ныне где? — спросил Голицын, садясь в коляску.

— Василий Никитич с Кольцовым да Бахметьевым на усмирении калмыцкой драни. Гоняются за ними постелям почём зря. Две бабы промеж собой дерутся — Дарма-Бала да Джана — а по всей Калмыкии перья летят… Губернатор наш так вовлёкся в дела калмыцкие, что и в Астрахани не показывается.

— Дождётся, что Надир-шах схватит его вместе с калмыками где-нибудь, а мы и знать не будем. Рядом уже персы… Тревогу надо бить.

Вице-губернатор повёз посланника на гарнизонный двор, в квартиру для привилегированных господ. Голицын попросил:

— Время не тяни, полковник, посылай людей за Татищевым: надо Надир-шаха задобрить чем-то, чтобы спесь с него снять. Хорошо бы до наступления холодов лошадей ему на продажу отправить. Обещал я ему табун калмыцких коней пригнать под Дербент.

— Будешь, Михаил Михайлович, губернатора ждать, что и до весны прождёшь. Поезжай сам в степь — я тебе провожатых дам.

Вскоре отправился Голицын с сотней казаков на Маныч, где, по последним сведениям, Татищев находился Пять дней по запорошённой степи ехали конники, ночуя в разорённых калмыцких улусах. Отыскали губернатора у туркмен на Калаусе. Джигитов Берек-хана Татищев присоединил к отряду донских казаков атамана Краснощёкова. Слава Богу, хан туркменский и атаман донской были знакомы ещё со времён Персидского похода Петра. Великого, так что сразу нашли общий язык. Голицын после пятидневного перехода по степи души не чаял от встречи с Татищевым, в объятия к нему кинулся:

— Спасай, Василий Никитич, брось ты этих калмыков: они сколько живут на земле, столько и дерутся без передыха. Какая разница царскому двору, кто из тайдшей на калмыцкий трон сядет. Да слови первого попавшегося нойона или зайсанга, возьми с него шерт и пусть себе сидит — головой вертит. А нынче нам не столько калмыки нужны, сколько их вислобрюхие лошадки.