— Он обличает меня в злодействе, а сам подослал ко мне двух евнухов! Разве так поступают хорошие родители?!

Надир-шах, слыша всё это, ворвался в палатку:

— Выколите этому негодяю глаза — я приказываю!

Сипахсалар отправился за палачом, но пока он ходил, Надир-шах немного остыл:

— Ладно, с сыном, пока подождём… Идите к Лютф-Али-хану и ослепите его.

Палач с провожатыми отправились к шахскому шурину и, не мудрствуя, вонзил ему две раскалённые иглы в глаза.

Все думали, что Надир-шах на этом успокоится, но гнев его только набирал силу. Вновь он отправил палача в палатку к сыну, чтобы ослепить его. Реза-Кули-мирза подумал, что отец послал его ещё раз напугать, закричал в гневе:

— На, шантан, вот мои глаза!

Палач хладнокровно ткнул иглу в один глаз. Мирза закричал:

— Отец, что ты делаешь, я погиб!

Голос старшего сына долетел до Надир-шаха, но не дрогнуло его сердце. Палач выколол и второй глаз. Сын, исходя воплями, потерял сознание. Шах взглянул на изувеченного сына и, ещё больше зверея, приказал арестовать всех вельмож. Через несколько дней начались казни. И не прекращались до тех пор, пока последний царедворец не закачался на виселице, сбитый ногой палача с высокой стены Дербента.

XI

Расправа с сыном и царедворцами не убавили у повелителя Персии гнева. Трупы висельников ещё раскачивались над стеной дербентской крепости, когда Надир-шах принял с верительными грамотами русского посла Голицына. Князь и толмач Братищев с небольшой свитой жили в домике Петра Великого. К нему приехал мирза Джелюль и бесцеремонно оповестил:

— Его величество солнцеликий шах-ин-шах пожелал видеть тебя — собирайся. Я тебя представлю Надир-шаху…

Голицын сам себе голова, не привыкший подчиняться «кому попадя», неторопливо стал одеваться и тем рассердил Джелюля.

— Верно говорят о русских, что они ленивы и неповоротливы! Поторопись, не то придётся тебе ждать целый месяц, прежде чем ты отдашь солнцу царей свои грамоты! — вскипел Джелюль, вскочил в седло и ускакал вверх по узкой улочке Дербента.

— Ишь ты, прыткий какой! — возмутился Голицын. — Волю им дай, так они запрягут тебя заместо лошади… — Однако заторопился, стал покрикивать на слуг.

Во дворе тоже пришлось малость задержаться — слишком неторопливо запрягали рысака в дрожки.

— Ну, сучьи дети! — поругивался князь на конюхов. — Не я, а вы заставляете ждать Надир-шаха посланника российского. Будь он на моём месте, давно бы вам посрубал головы.

Наконец, князь выехал со двора, и перед коляской поскакал эскорт казаков, увлекая Голицына на гору, к главным воротам Дербентской крепости. Стража без помех пропустила русского посланника на крепостной двор. С десяток шахских фаррашей — распорядителей проводили Голицына ко, двору, где обычно принимал гостей шах-ин-шах. Здесь повелели ему ждать приглашения и оставили вместе с толмачом Братищевым.

— Осерчал, небось, Надир-шах, — предположил Братищев. — Он такой — озлится, и не узнаешь за что…

— Тише ты, говорят, в шахских дворцах двери и стены с ушами, — одёрнул толмача князь.

Оба были свидетелями расправы шаха над собственным сыном и множеством приближённых, а посему до сих пор пребывали в страхе.