|
Я хотел было заметить ей, что не очень-то идеологически правильно в сорок лет заниматься такой молодежной работой, и что Аркадий Гайдар, между прочим, был в шестнадцатилетнем возрасте командирам полка, а к ее сорока годам наверняка бы выбился в какие-нибудь генералиссимусы, но тут опять услышал слова этой прыщавой Маши: «Повторяю вам, он просто сумасшедший какой-то!» – «Нет, – обиделся я, – я не сумасшедший, я просто открыл самую главную тайну! Вам, может быть, невдомек, что существуют на свете страшные и ужасные тайны? Вы, может быть, не догадываетесь, что мне не очень-то просто ходить с ней целыми днями. Я, может быть, и поделился бы с вами этой ужасной тайной, – если, конечно, вы сумеете ее сохранить.» Они, конечно же, сразу переменились в лице, и, посовещавшись секунду между собой, заверили меня, что не выдадут ни за что мою страшную тайну. Им, очевидно, мерещились разные ужасы, скелеты и замученные фашистами пионерки. Пришлось их в этом разочаровать. «Вы спрашиваете, что же это за главная и ужасная тайна? Пожалуйста, вот она: нашу советскую девушку невозможно изнасиловать никакому врагу!» Тут я на секунду остановился, и посмотрел на своих собеседниц. Они были изумлены, они были просто потрясены и раздавлены этой главной на свете тайной. С ними было больше не о чем говорить. Все главное сегодня уже было сказано: меня выгнали из комсомола, но в школе пока что оставили. Спасибо и на этом, грустно подумал я, и, поднявшись на ноги, направился в сторону выхода. «Куда ты, Азовский?» – раздалось у меня за спиной. «В галактику картошку собирать!» – со злостью огрызнулся я на ходу. Это их сразу же отрезвило. Они не хотели меня просто так отпускать, им было мало того, что меня исключили из комсомола. Им хотелось чего-то более весомого и вещественного, и поэтому они всей компанией бросились следом за мной. Большая перемена уже закончилась, и последние учителя заходили в притихшие классы, бросая на меня дикие взгляды. Я же, не обращая на них внимания, рванулся вверх по широкой лестнице и выскочил в холл на втором этаже.
Здесь тоже было пустынно и чувствовалось приближение Нового года: на окна уже наклеили вырезанные из тонкой бумаги снежинки, а на сцене в углу лежал, дожидаясь елки, большой деревянный крест. Я прошмыгнул мимо сцены, и, не отдавая себе отчета, толкнул первую попавшуюся дверь. Это оказалось злым насмешливым роком: открытая дверь вела в химический кабинет. Здесь было тихо, стояли на кафедре какие-то химические приборы, и поначалу я никого не заметил. Погони за спиной не было, а потому, окончательно осмелев, я начал с интересом осматривать колбы, тигли и перегонные кубы с длинными стеклянными трубками, которые, очевидно, были подготовлены для очередной лабораторной по химии. Я сразу же отметил определенный прогресс, который произошел за две тысячи лет в деле изготовления химических инструментов. Правда, нынешние мастера всего лишь усовершенствовали приборы, которые изобрели в тишине тайных египетских храмов, и, кроме того, нынешняя наука зашла в полнейший тупик, ибо отрицала самое главное – трансмутацию элементов. Современная химия была ложной наукой, ибо отрицала превращение ртути в золото. Нынешняя химия убили вековую мечту бесчисленных поколений работающих в храмах алхимиков и жрецов, потому что отрицала мечту, и была поэтому серой, неинтересной и приземленной наукой, которую искренне ненавидело уже не одно поколение школьников. Недаром, видимо, и учителя для этой бездарной науки подбирались такие же серые и бездарные, как наша серая и бездарная Кнопка. Я усмехнулся, брезгливо дотронулся до какой-то пузатой, похожей на нашу классную колбы, и тут неожиданно в глубине кабинета увидел ее саму. Она сидела жалкая, маленькая и испуганная, еще, очевидно, не пришедшая в себя после моей знаменитой лекции, до глубины души оскорбленная пренебрежительным отношением к ее серой химии. Это, в сущности, была вековая обида химии на гордую аристократку алхимию, блистающая расплавленными тиглями золота, добывающую бесценные философские камни и наблюдающую полеты неуловимых Демокритовых атомов. |
