| Это был гимн жизни и справедливости, это был гимн торжества природы и человека, это была вечная песнь обновления, вечного круговорота жизни и смерти, которые едины, и которые нельзя постигнуть в отдельности. И я, зачарованный этой непередаваемой музыкой, вдохновленный и весь ею преображенный, под мощные, льющиеся с небес аккорды, сказав прости всему меня окружающему, сделал наконец решительный шаг в пустоту. Я шагнул туда, в туманную и скалистую бездну, и, неумолимым притяженьем земли влекомый к острым и холодным камням, раскинув, подобно парящей над бездной чайке, свои бесполезные в этом падении руки и последний раз прокричав слова проклятия и любви, в последний миг нечеловеческого прозрения увидев себя там, внизу, уткнувшегося расколовшейся пополам головой в острые и холодные камни, увидел капли своей яркой крови, окрасившей неприступные седые утесы, увидел свою нелепо подвернувшуюся руку и свое безжизненное, разбитое при падении тело, – когда я все это наконец-то увидел, я понял, что опять стою на вершине скалы; что ветер вновь обвивает мои непокорные волосы; что смерти нет и не будет; что смерть преодолевается решимостью жить; что в ялтинском порту стоит в ожидании меня белоснежный прекрасный лайнер, и что я не могу это ожидание обмануть. Я стоял на вершине скалы и молил богов лишь об одном: чтобы когда-нибудь, пусть не я, пусть кто-то другой, пусть через много лет, через много сражений и много атак на беззащитные города, – чтобы кто-нибудь все же смог сохранить и записать то, что происходило со мной. Потому что все это было необыкновенно важно, потому что без этого, возможно, будет бессмысленно все остальное: и город, и солнце, и море, и крики парящих над бездною чаек, и отсветы далеких пожаров где-то в безводных пустынях Кувейта. Снизу раздался гудок парохода. Я повернул голову. Освещенная полуденным солнцем, вся блестевшая красными черепичными крышами, лежала у моря Ялта. Держась за корни цветущих деревьев, я стал спускаться в сторону моря. |
