— Лично я, дружок, сейчас целиком тут, — усмехнулся Эвит.

И, видимо в доказательство, сделал большой глоток из кувшина и громко отрыгнул. Мол, не сомневайся, залетный гость.

— А Лив, Исил, лорд Тай и остальные? Они ведь живы.

— Угу. Точно. И тут, и там. Но там я не помню ни этой тюрьмы, ни Калитара, а здесь я знаю, что проживу еще много жизней и в самый…эээ… крайний раз повешусь во внутреннем дворике эмиссариата. Кстати, достойно меня похоронили-то? По обряду?

Пришлось Лэйгину вкратце пересказать впечатления от похорон, хотя селедколюбивому самоубийце хотелось бы побольше мелких подробностей. И его любопытство, в общем-то, можно понять и объяснить.

— Зря они на Салду напраслину возводят, — искренне сокрушался Эвит. — Она всегда была такая ласковая девочка. И любила меня таким, как есть, со всеми привычками. Стал бы я вешаться из-за прошлой ссоры? Ну, поругались-подрались, ну, пырнула меня ножиком, так ведь от страсти же. И, к слову, не до смерти зарезала.

— Тогда почему?

Понятно же, что смерть для эпитцев вовсе не шаг в неизвестность, а лишь новая ступенька, но для того, чтобы затянуть на своей шее петлю, требуется определенная степень отчаяния, не так ли?

И тогда государственный раб, кухарь из тюремной поварни, хозяин магазинчика на крошечном островке в одном лице сбросил все маски и впервые заглянул Лансу глаза в глаза по-настоящему. В этих черных, как маслины, очах под тяжелыми веками в обрамлении девически изогнутых ресниц мурранец отразился, как в обсидиановых зеркалах. И то, что он увидел, Лансу совсем не понравилось.

— Я, в отличие от Лисэт, Дины, Кат и других, не хочу стать таким как все остальные, дружок, — отчеканил Эвит. — Не хочу брести по жизни вслепую и бояться смерти. Знакомая дорога может, конечно, наскучить, но зато с пути не собьешься. А раз за разом валиться в одни и те же ямы — не хочу.

— Да с чего ты взял, что мы точно так же ходим по кругу? — возмутился Лэйгин.

— А почему бы и нет? Докажи, что это не так, — азартно бросил кухарь. — Ага! Не можешь. Потому что не знаешь. А я знаю. Как думаешь, что лучше — знать или нет? Я предпочитаю первое. Потому и соскочил с этого круга. И правильно сделал, судя по тебе, красавчик. Шибко ты ушлый и ученый. «Правые» на тебя не зря ставку сделали. Но я, запомни, был против. Так что…

Эвит жестом изобразил повешение и даже смешно вывалил язык.

— Фьють! И я снова здесь, чтобы уйти на новый круг, таким, как и прежде.

Археолог даже слегка обиделся.

— А вдруг у меня получится?

— А ты в какую сторону колесо будешь крутить? — лукаво ухмыляясь, спросил калитарец, решив по какой-то тайной причине перевести разговор на другую тему.

— Что крутить?

— А! Так тебе не сказали? Вот ведь! Поворотное колесо, открывающее проход к арене, конечно. Ха-ха! — восторгу Эвита не было предела: он хлопал себя ладонями по ляжкам, запрокидывал голову и дрыгал ногами. — Тебе ничего не сказали ни «левые», ни «правые». Хитрюга Лив всех обошла! Все «жертвы», кто дотягивал до утра, обязательно пытались его крутить в разные стороны.

— А зачем? — изумился Ланс, но тут же всё понял и осекся.

Это же так символично — вращение огромного колеса изменяет ход будущего. Во всех сказках есть подобная штуковина. «Направо пойдешь — жену найдешь, налево пойдешь — коня потеряешь». Архетип, так сказать.

Эвит, знай себе, хихикал. То ли над фокусом Лив, загнавшей жертву в подземелье прежде положенного срока, то ли над традиционным пари, заключаемым жестокими островитянами — в какую сторону повернут в этот раз колесо.