— Обязательно угонят?

— Обязательно, Санька. Обязательно, — убежденно говорит дядя Вася. — Как не взять, если нету никого рядом, а? Ты сам-то подумай.

Он забрасывает мотоцикл длинными молодыми деревцами и ветвями, осматривается. Потом снова склоняется над мотоциклом, выкручивает какую-то штуковину.

— Это чтобы уж точно не угнали, — бормочет дядя Вася. — Хотя, Санёк, мастер все равно угонит. Сообразит, как завести.

Идем сквозь сырую чащу, под ногами ватно проминается мох. Мозжуха упруго обхлыстывает мою курточку — вжик, вжик, жизнь-жизнь…

Я вижу в сторонке россыпь желтушек, пробившихся сквозь мох и траву, кидаюсь было к ним, но дядя Вася растолковывает:

— Если пришел в лес за ягодой, то и бери ягоду, а грибы не трожь, иначе лес обижается. Проси у него чего-то одного, уразумел? Либо грибов, либо ягод. А то, понимаешь, все сразу тебе подавай. Так нельзя, Саня, это неправильно.

Мне жалко бросать желтушки, я всё оборачиваюсь на несорванный мною «ведьмин круг»… Это мама говорила, что желтушки растут ведьмиными кругами, и когда нашел кучку, надо искать по кругу, обязательно найдешь еще. Я скорбно представлял, как шкворчат и уменьшаются в размере желтушки на сковородке, как потом я ем их, упругих, жестковатых, ядрено вкусных…

И — вот она, никому не ведомая, припасенная для нас с дядей Васей полянка черничника… Ух ты, какой же он крепкий, высокий и сильный, этот черничник! А ягод — мокрых, крупных и молчаливых — только знай рви!

Садимся на корточки поодаль друг от друга, сопим и рвем ягоды. Глухо стукаются первые горсти о дно бидона. В черничнике гнусаво, как далекая пилорама, гнул и гнул свою унылую песню гнус. Дядя Вася пыхал папиросой, щурясь от дыма — отгонял комаров от лица и рук. Я завидовал: хорошо ему, он курит! Особенно больно кусали комары мои ладони — а уж если в тыльную сторону вонзят свое жало, такой зуд потом пойдет, хоть на елку лезь!

Ноги быстро затекают от сидения на корточках, я все время прыгаю по-лягушачьи. Черничины сыплются в бидон уже беззвучно, ибо стукаются не об гулкое днище, а дружка об дружку. Растет, подымается вверх иссиня-черная россыпь в бидоне!

Ух ты… В дебрях черничника с торжественной неподвижностью, как истуканы, стоят боровики. Молча хранят они, глухонемые, лесную вечность. От рослых грибов веет прохладой и чистотой. Сразу видно — нет в них ни единого червя. Я срываю один, целую пахучую морозную шляпку. За спиной сопит дядя Вася. Оглядываюсь со своих корточек — он тоже сорвал белый гриб, засовывает его в холщовую сумку.

— Ладно, наберу на суп, — извиняющимся тоном дребезжит дядя Вася, увидев мой взгляд.

Я складываю свои грибы в корзинку, любуюсь — красота! Пальцы мои — чернильные, будто ручка протекла и запачкала. Спину ломит, но бидон еще не полон, мне стыдно перед дядей Васей за свою неумёхость. Становлюсь коленями в мох — нет уже сил на корточках пыжиться. Дядя Вася, гляжу, уж второй бидон наполняет, он сразу двумя руками обирает кустики, а я — только одной. И мечтается мне, чтобы пришли на выручку маленькие лесные гномики, артельно покидали ягоды мне в бидон…

В результате набрал я целый трехлитровый бидон и еще немного — в другой.

— Будя, — возвещает дядя Вася. — Ну-ка, показывай свою добычу! Э, да ты как хороший бральщик черники-то насбирал.

Мне от этих слов становится так хорошо на душе и покойно, словно я исполнил весь свой жизненный долг.

— Всё? — спрашиваю с надеждой.

— Будя, — повторяет дядя Вася. — Пошли, Саня.

Идем мы не к мотоциклу, а совсем в другую сторону.