— Я подумаю, — отвечает эта воображала.

Я иду к мальчишкам.

Толстый мальчик по прозвищу Мотя, потому что у него фамилия Матвеев, лениво ковыряется в песочнице, рядом с ним — еще пара дошколят из нашей подготовительной группы. Мотя — самый сильный мальчик из всех нас.

— Ты что, хочешь водиться с этой новенькой? — спрашивает меня Мотя.

— Не-а, не хочу, — отвечаю я. — Зачем мне с ней водиться? Жадина-говядина! Да еще воображает!

Мне очень хочется, чтобы больше никто не вздумал водиться с этой девочкой.

— Ее Ира зовут. Иванова, — говорит Мотя. — Ее папа привел, и она ни с кем водиться не хочет. Даже с бабами.

Ах вот как, папа привел! Тогда поня-атно, почему до сих пор никто не прогнал эту девочку с качелей, почему она спокойно ест свои конфеты и у нее их не отнимают.

— Ну чего, пошли в футбол играть? — предлагает Мотя.

Мы идем к маленькой утоптанной площадке с лужицей после дождя, возле которой — лавочка. На лавочке лежит мятый и сдутый резиновый мяч.

— Чур, я — Копейкин! — говорю я.

— Не-а, я Копейкин, — отвечает Мотя.

— Тогда я не буду играть, раз ты Копейкин. Ты не Копейкин.

Я не больно-то расстраиваюсь, потому что совсем не хочу бегать за этим сдутым мячом, еле переваливающимся по мокрой земле. И вообще, мы у себя на Курлы-Мурлы чаще играли в хоккей, чем в футбол. Потому что соседские женщины, увидев нас с мячом, тут же выскакивали на улицу и кричали:

— А ну ступайте в другое место в свой футбол играть! Стекла побьете, кто потом вставлять будет?

А еще хоккей было интересней смотреть по телевизору, чаще забивали голы, и даже слушать по радио: «Майцев, бросок — гол!» Папа учил меня — не Майцев, а Мальцев. А когда я по радио слушал футбол, то голы были редко. Кроме одного матча. Тогда, помню, голос в бабушкином черном приемнике, затянутом матерчатой занавесочкой, несколько раз повторил слово «финал», и в самом конце игры били «финальти»: «Удар по воротам — гол!» И так — несколько раз подряд.

Потом Пашка Князев меня высмеял перед всеми мальчишками, сказал — не «финальти», а «пенальти», и я, конечно, с ним тут же согласился, ведь футболисты «пинают» мяч изо всей силы, дают ему «пендель». Значит, пенальти. Пашка очень умный.

В хоккей мы играли маленьким, жестким резиновым мячиком, и ни разу не разбили ни одного окна. Клюшку мне сделал папа, потому что в магазине дешевые клюшки купить было трудно, их сразу разбирали, ведь все мальчики играли в хоккей, как Мальцев. У папы, как все вокруг говорили, хорошо получилась эта клюшка — он сколотил ее из свежих, желтеньких дощечек.

— Нравится? — все спрашивал меня папа.

— Нравится, — говорил я.

Я никогда не мог никому ответить, что — нет, мол, не нравится, а когда я однажды собрался так ответить бабушке и уже открыл было рот, вдруг почувствовал, как во мне все сжалось от жалости, и проговорил — да, нравится. И я думал, что слова «жалость» и «сжалось» всегда стоят рядышком, они друг без дружки не бывают.

Как-то вечером, перед каким-то праздником, мы зашли в «Детский мир», рядом с которым был до революции собакинский одёжный магазин, и бабушка долго выбирала мне подарок. Было много народу, я очень хотел поскорее уйти. Но терпел. Бабушка со светящейся, ласковой улыбкой разглядывала две глиняные белые фигурки, расписанные красками. Это были танцующие парень и девушка, молдаване, кажется. Ей эти фигурки так понравились, что она никак не могла отойти от прилавка, все повторяла:

— Ну какие же вы хорошие! А тебе они нравятся, Санёга?

— Да, — выдавливал я через силу.