— Ладно, слушай сюда, и, возможно, сегодня мы ограничимся одним воспитательным подзатыльником. Меня направил к тебе мой достопочтимый дедушка, да продлит Аллах его годы, аминь...

— А... так ты пришёл учиться?! — прозрел без пяти минут мулла, — Что же ты сразу не сказал, о необразованный? Твой уважаемый дед наверняка наслышан о том, что никто не читает Коран лучше меня, недостойного! Но я приложу все силы, чтобы обучить тебя грамоте, счёту, врачеванию, составлению гороскопов и даже...

— Притормози. Во‑первых, у меня такое ощущение, что чистописание я и без тебя знаю, а открывать в Багдаде поликлинику с полисами медстрахования вообще дело гиблое. Видел я, как один умник на базаре лечил от зубной боли какого‑то сельского простофилю — всучил ему обычную дорожную пыль под видом импортного порошка и содрал четыре монеты... С таким врачеванием только и жди, когда в тюрьму заметут. Нет, меня прислали совсем по другому делу...

— Какому же?

— Надо, образно выражаясь, насовать мух в плов вашего эмира.

Ходжа схватился за сердце и рухнул навзничь.

— Ну, это несерьёзно... это ты поторопился... это ты зря... — сочувственно прогудел Оболенский, присев и легко приподнимая несчастного за грудки. — Рабинович, подсоби!

Рабинович (а именно так беззаботный Лев окрестил украденного ослика) тут же процокал вперёд и повернулся задом, обмахивая малахольного домулло кисточкой хвоста.

— Напарник, ты уверен, что твой крик слышали соседи? Можешь дать стопроцентную гарантию? Отлично, мы сработаемся... Главное, чтобы любой честный мусульманин в районе двух кварталов в обе стороны подтвердил наличие угнанного осла на частной территории некоего Насреддина. Мешки с товарами я уже разложил в художественном беспорядке, так что осталось вызвать стражу. Или предоставим эту возможность нашему негостеприимному хозяину? Смотри, смотри, сейчас очнётся и будет лаяться...

Ходжа дернулся, открыл глаза и жалобно застонал:

— Изыди с глаз моих, злокозненный сын шайтана! Бесстыжий кафир! Бесхвостый дэв! Белая обезьяна, лишённая не только шерсти, но и мозгов! Я скорее умру, чем помыслю о причинении малейшего вреда нашему достойнейшему правителю...

— М‑да... надо же, как меняются люди... — задумчиво протянул Оболенский, вставая с колен и разжимая руки. Приподнятый Насреддин опрокинулся назад, больно треснувшись затылком об утоптанную землю. — А ведь когда‑то был неподкупным голосом народа, другом бедноты, отчаянным пересмешником и борцом с угнетателями. О нём слагались песни и легенды, простой люд в чайхане и на базаре рассказывал друг другу его анекдоты о глупом бае, жадном визире, трусливом султане... Люди ему верили! Возлагали большие надежды и считали честью угостить его лепёшкой, пусть даже последней в доме...

— Что ты от меня хочешь?! Что тебе вообще надо, берущий за душу злодей с лукавым языком змеи... — завизжал бедолага, вскакивая на ноги. Видимо, какая‑то совесть у него ещё осталась, и мой друг решил повторить попытку:

— Имею честь представиться — Лев Оболенский! Внук и единственный наследник старого Хайяма ибн Омара. Дедуля с джинном Бабудай‑Агой отправился на Канары, а меня слёзно попросил восстановить в этом городишке социальную справедливость. Велел зайти к тебе — дескать, только с твоей помощью я одолею великого эмира... Так что прошу любить и жаловать!

— Ты... ты... О аллах, неужели выживший из ума пьяница действительно это сделал?! — ошарашенно забормотал Ходжа Насреддин, пятясь спиной к забору.