— Казнили... воров.

— Даже самых маленьких?

Башмачник не ответил. Власть любого тирана держится на крови, правление эмира Селима ибн Гаруна аль‑Рашида было не лучше и не хуже предыдущих. Если Аллах дарует человеку власть, он, несомненно, отдаёт её в достойные руки. Да и кто бы взялся оспаривать мудрость Всевышнего? Любой муфтий, мулла и даже бродячий дервиш в два счёта объяснили бы сомневающемуся глупцу всю глубину его падения в бездну безверия. Раз эмир взялся за искоренение пороков, то уж никак не без поддержки на небесах... Значит, и Аллах, и пророк его Мухаммед, и другие праведники одобряют действия эмира. Ахмед основательно потряс головой, отгоняя от себя почти забытый ужас — детские руки на плахах Багдада...

— Он не будет тебе помогать.

— Кто?

— Ходжа Насреддин.

— Не понял юмора...

— Ходже сейчас около тридцати, это достаточный возраст для умудрённого жизнью мужа. Он очень изменился, совершил паломничество в Мекку, остепенился, потолстел, и люди обращаются к нему — “домулло”. Это уважаемый человек, чтящий Коран, наизусть знающий Саади и Хафиза, совсем не тот сорванец, каким знал его твой дед. Ходжа — благочестивый мусульманин, как только ты откроешься ему, он призовёт стражу.

— Не может быть... Слушай, а мы, вообще, говорим об одном и том же человеке? Я думал, Ходжа Насреддин — друг бедных, хитрец и благородный мошенник, разъезжающий повсюду на сером ослике и носящий титул “возмутителя спокойствия”. Чёрт, да я же про него целых два кинофильма видел!

— А что это такое — “кинофильм”?

— А... не помню, — потупился Лев. Башмачник пожал плечами и начал складывать на блюдо остатки пиршества. Оболенский, подперев кулаком щёку, задумчиво изучал щели между грубыми досками сарая. Украденное “транспортное средство” было привязано у заднего входа и от посторонних глаз занавешено полосатой тряпкой.

— Переночуй у меня. А завтра уходи из нашего города искать своё счастье. В Багдаде ты не найдёшь ничего, кроме бесславной гибели под ятаганом эмирского палача...

— Убедил...

— Хвала аллаху! Я постелю тебе в углу.

— Нет, дышать всю ночь этой закисшей кожей... увольте! Стели рядом с дверью, там хоть сквозняком тянет.

— Как скажешь, уважаемый... Вот так подойдёт?

— Ага, спасибо, самое то! Слушай, пока не спим, а так, интересу ради, где же он теперь обретается, наш переменчивый домулло?

— По улице вниз до арыка, там за базаром налево, третий маленький дом, доставшийся от родственников отца. Ходжа сейчас живёт один, он копит деньги на калым и хочет жениться...

— А‑а... ну, бракосочетание — это святое дело. Когда‑нибудь забегу, поздравлю молодожёнов, как только косулей слагать научусь...

— Газелей.

— Какая разница?!

— Газель — это форма стихосложения.

— А не марка микроавтобуса?

— Спи, о безумец! Ты произносишь слова непонятные, а значит, опасные для ума истинного мусульманина... Что ты сказал?

— Спят усталые игрушки, мишки спят... Ля‑ля‑ля‑ля‑ля!

— О Аллах, прояви милость и терпение, он обещал уехать завтра.