Но прежде он вытребовал у водителя карту здешних мест и велел показать ему на карте, где тот Полузверский проживает. Ему показали нужную деревню.

– А где мы сейчас находимся? – спросил Миша.

Ему показали. Он прикинул на глазок. Получалось километров тридцать. Отрезок дороги, соединяющий две деревни, был прямой, как стрела.

– Другая дорога туда есть? – спросил у Антона Николаевича Миша, подозрительно кося при этом взглядом в сторону Шмудякова.

– Нету, – ответил Иванов. – Тут справа болото и слева болото.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Миша, окончательно уяснив для себя, что уж гармонист Полузверский ни за какие коврижки не окажется до неправдоподобия похожим ни на комбайнера Волобуева, ни на шахматиста Шмудякова, потому что встречи с третьим подряд близнецом Миша мог бы уже и не пережить без того, чтобы не пошатнулось его душевное здоровье.

Все, кроме Миши, попрощались со Шмудяковым. Миша старательно отворачивался и даже не подал руки. Так он и уехал – обозленный и пьяный.

* * *

В дороге Миша все торопил водителя и раз за разом оглядывался, будто ждал погони. Обойти себя на этой дороге он не позволил бы никому. Попытайся кто-то пойти на обгон – Миша запросто мог бы дать команду сбросить торопыгу в кювет. Так он боялся приехать на место и вдруг обнаружить там гармониста Полузверского, чрезвычайно похожего одновременно на Шмудякова и Волобуева.

– Этот Полузверский гармонист, конечно, знатный, – рассказывал тем временем Антон Николаевич Иванов. – И по телевизору его показывали, и вообще. Еще раньше, когда социализм был, значитца, он грамоты брал для нашего района, ну прям как билеты для проезда в автобусе покупал – одну за другой.

– А вот вы мне скажите, – с настойчивостью обратился к нему нетрезвый Миша. – Он в смысле телегеничности – как?

– Что-то я вас не понимаю, – признался Антон Николаевич.

– Ну вот лицом он… С ним все нормально, да? По телевизору его можно показывать?

– Да лицо как лицо! – разволновался Антон Николаевич. – Не без приятственности, конечно. Даже вроде и симпатичный. Одно слово – артист!

С гордостью сказал. Но Мише требовались подробности.

– А он… э-э… не похож?

– В смысле? – проявил тугодумие Иванов.

– Ничего общего у него нет с этими двумя? – решился наконец спросить напрямую Каратаев. – Ну, которых мы снимали до этого. Ну, комбайнер, в общем, и этот чертов шахматист.

– А-а! – понимающе протянул Антон Николаевич. – Не-е. Ну как же он будет похож? То комбайнер, а то гармонист.

Ему самому все это, наверное, представлялось достаточно убедительным.

Приехали в деревню.

– Вот здесь, – подсказал Антон Николаевич водителю. – У этого вот дома.

Он же первым и вышел из машины, стукнул в низкое оконце, крикнул:

– Полузверский! Принимай гостей!

Гармонь, до той поры заливающаяся в доме, тотчас смолкла. Шаги послышались, дверь распахнулась, и из дома на крыльцо ступил вертлявый мужичок с по-ленински хитрым прищуром карих глаз, неаккуратно причесанными вихрами на голове и несвежим квадратиком пластыря на правой щеке. Он бодро скатился с крыльца, хотел привычно сунуть Иванову свою сухую ладошку для приветствия и непременно при этом отрывисто произнести свое неизменное «Здравствуйте, товарищи!», но не успел, потому как был на полпути перехвачен помрачневшим донельзя Мишей Каратаевым. Миша ухватил гармониста за руку, притянул к себе и сказал недобро:

– Привет!

Когда разговаривают с человеком таким тоном, то в следующие тридцать секунд его уже просто расстреливают на месте без суда и следствия, а после даже не закапывают – так и оставляют лежать на пыльной земле.