Влив в бедного гармониста целую поллитровку, Миша взял тайм-аут. Пока алкоголь делал свое дело, Каратаев подступился к Антону Николаевичу.

– А что? – спрашивал он. – Есть ли еще в вашем районе какие интересные люди? Тракториста, шахматиста и гармониста мы уже посмотрели. Может, еще кто-то представляет интерес для столичных журналистов?

При этом в его глазах была такая испепеляющая ирония, что хотелось закрыть глаза, уйти за угол дома и там спрятаться, только чтобы не видеть этого взгляда.

– А как же! – пробормотал Антон Николаевич. – Вот журналист и есть как раз. Селькор.

– Какой такой селькор?

– Сельский корреспондент, – расшифровал Антон Николаевич. – Заметки в районную газету пишет. Очень это у него хорошо получается. Каждый номер с его материалом прямо с руками отрывают.

– Так-так! – нехорошо улыбался Миша. – Журналист! Интересненько было бы взглянуть!

В его голосе звучали уже неприкрытая издевка и торжествующие нотки человека, сумевшего поставить на место зарвавшихся аборигенов. Потому что гармонист Полузверский, он же комбайнер Волобуев, он же шахматист Шмудяков, уже дошел до требуемой кондиции и лыка не вязал. Он пьяно улыбался, лез ко всем целоваться и почти не держался на ногах. До достижения стадии полной неподвижности, в просторечии определяемой русским словом «дрова», ему оставалось каких-нибудь десять или пятнадцать минут, не больше. Миша уже видел, что напрочь выключил из игры этого хамелеона, и это обстоятельство наполняло его душу торжеством.

– Вот теперь можем отправляться к вашему журналисту, – сказал он Иванову необычайно ласковым голосом.

От той ласковости у Антона Николаевича почему-то мурашки побежали по коже.

– Да, – пробормотал Иванов едва слышно. – Можем, значитца, отправляться.

На него нельзя было смотреть без сострадания. Заигрался районный чинуша. Да не на того напал.

– Едем! – распорядился Миша.

Но ему требовались дополнительные гарантии. Что-то такое, что полностью исключило бы повторение былых неприятностей.

– А этого мы заберем с собой! – осенило Мишу.

– К-кого? – опешил Иванов.

– Гармониста вашего!

– Зачем?!

– Для надежности! – мстительно ответил ему на это Каратаев.

Это как во время демонстрации фокуса. Красавицу помещают в ящик, при этом ее руки продеваются в специальные отверстия в том ящике, чтобы зрители видели ее все время, а для пущей надежности девушку еще и приковывают к ящику цепью. Ну дальше, понятное дело, сам ящик помещают в прочную клетку, которую запирают на огромный амбарный замок, а ключ отдают зрителям, чтобы совсем уж никакого подвоха. Вы нечто подобное почти наверняка видели, что это я тут вам объясняю.

– В багажник его, – распорядился Миша. – С нами поедет!

Потерявшее какую-нибудь чувствительность тело сельского гармониста довольно бесцеремонно погрузили в багажник машины. Миша вполне дружелюбно похлопал по плечу Антона Николаевича:

– Едем, многоуважаемый прокуратор! Везите нас к вашему журналисту!

Иванов промямлил что-то беспомощное в ответ. Миша торжествующе засмеялся.

Выехали за деревню. Уже не с той стороны, с которой въезжали. И тут случилось то, что можно было расценить не иначе как конфуз. Дорога взбежала на пригорок и почти сразу нырнула вниз, но в это единственное мгновение, которое машина переваливала через вершину, взорам пассажиров вдруг открылась огромная поляна справа по ходу, а на той поляне – замерший в неподвижности и будто затаившийся вертолет. Он мелькнул и исчез, его прикрыли деревья, но и одного-единственного мгновения оказалось достаточно для того, чтобы, во-первых, тот вертолет увидеть, а во-вторых, в доли секунды все понять.