Уходя обедать, тетя Ева все еще ломала голову над тем, что же могло произойти с Кристиной. В столовой напротив нее сидела знакомая – врач их школы; она сказала, что после болезни дети иногда очень меняются. Тетя Ева только покачала головой. Нет, Кристина не могла измениться от одной головной боли, очевидно она о многом передумала за это время. То, что сегодня она поступает совершенно по-другому, чем в октябре, – результат размышлений; болезнь – самое большее – могла лишь дать ей время, много времени, чтобы навести порядок в своих мыслях.

«Может быть, я воспитывала ее не напрасно? – спросила себя тетя Ева. – Может быть, под влиянием моих уроков она стала лучше ориентироваться в жизни, чем раньше?» Она немного погрустнела, в голову пришла мысль, что совсем скоро семья Борошей совершенно исчезнет из поля ее зрения. Бабушку Борош увезет дядя Бенце, в умной головке Кристины обрывочные картины жизни сойдутся в осмысленный рисунок, а фотограф… фотограф рано или поздно все-таки женится, и на том все и кончится. Отныне она займется Анико – Анико иногда кокетлива до неприличия.

По вечерам тетя Ева не стремилась уйти из дому, сидела у себя, наводила порядок, разбиралась в ящиках стола. Там лежало наследство бабушки – письма, фотографии; попался ей в руки и портрет той девочки, которую воспитывала бабушка, когда не знала еще, как нужно воспитывать по-настоящему. На девочке были туфельки с пуговками, из-под туго-претуго заплетенных кос выглядывали печальные какие-то ушки. Красивое, правильное, недетское лицо смотрело на нее со старой фотографии, словно из-за бабушкиной юбки выглядывала странная маленькая старушка.

Надо бы отыскать как-нибудь и ее.

Знай она ее фамилию, пошла бы в тот дом, где находится ателье и кондитерская, – туда, где когда-то работала бабушка, – и поинтересовалась бы, что же сталось с той девочкой. А вдруг какой-нибудь член семьи прежнего дворника и сейчас остался там управляющим и знает, куда она переехала или что с ней стало, или по какой-либо странной случайности она по-прежнему живет там? Впрочем, управляющий узнает ее и по описанию: у них было фамильное кольцо-печатка с гербом в виде змеи, глава семьи был ученым, комната девочки, с балконом, выходила в парк. Если бы они повстречались, тетя Ева рассказала бы ей, что случилось с бабушкой, и еще рассказала бы, что бабушка воспитала бы ее иначе, если бы тогда уже знала дедушку, – иначе воспитала бы, совсем другим человеком.

Следовало бы довести до конца то, что начала бабушка. Неважно, что прежняя воспитанница бабушки нынче уже старая женщина. Нет человека настолько старого, что ему нельзя было бы внушить новые идеи, если заниматься им с любовью и терпением. Беда только, что молодежи вечно не до того: ее манит молодость, и у нее нет времени думать о стариках – молодым все кажется, что они ничего не успеют.

Ну, а она успеет. И время у нее есть. Море времени.

«Сколько во мне нерастраченной любви, – думала тетя Ева. – Ее хватило бы на всех, на молодых и на старых – на всех».

На всех хватило бы… Как странно, вот опять на ум пришли Бороши, вспомнились седеющие волосы и смущенная улыбка Эндре Бороша.

Нет, как ни жаль, она не может все-таки разыскивать сейчас воспитанницу бабушки – вдруг в тот самый момент, когда она направится к дворнику, из ателье выйдет Эндре Борош? Тогда ничем не разубедить его, что она пришла потому, что… Нет, нет, потом, когда Кристи окончит восьмой класс. Или когда Борош женится. Пусть пройдет немного времени…

О дне сбора, посвященного миру, она, к величайшему своему стыду, чуть не позабыла.

Накануне в школе побывала инспекция, а это дело нешуточное. Инспектор сидел на уроках тети Евы во всех классах, где она вела историю, забрал все классные и домашние тетради учениц и в течение пяти дней, пока работала комиссия, разбирал, судил, спорил и хвалил ее.